Бабуська и Мужик смотрели Пионэру вслед, пока он не выехал из сквера и не смешался с прохожими. Хотя Виолетта Никифоровна могла поклясться чем угодно, даже здоровьем Муси и Капитонова, что спина в белоснежной рубашке просто растворилась в воздухе.
+ + +
В это же самое время в одной из многих просторных спален в одной из многих приличных двушек с евроремонтом в демократичной новостройке где-то на юго-востоке. Двуспальная кровать была аккуратно застелена. Шкаф-купе доведён до безупречного блеска дорогим и, как ни странно, качественным итальянским воском для полировки мебели. В правом от кровати углу с нежностью обустроен дамский закуток с витиеватым трюмо. На трюмо уютно устроились множество баночек-скляночек-кисточек-пуховочек. С левой стороны кровати притулилась строгая прикроватная тумбочка. На тумбочке лежал дорогой мужской очечник и модное пособие по личностному росту с множеством закладок. Наверняка автор пособия призывал потенциальных лидеров не сса… Впрочем, не интересно. На стене перед кроватью – так, чтобы можно было смотреть лёжа, с комфортом для глаз и расслабленного тела – висела добротная плазма. Всё в этой спальне было словно сошедшим с картинок глянца воплощением комфорта и уюта. Настоящее гнёздышко. В квартире, судя по всему, никого не было, но телевизор почему-то работал.
Шли новости. Ведущий был собран и приветлив. На его лице присутствовал лёгкий намёк на обеспокоенность происходящим при полном отсутствии паники. В конце концов, он профессионал с десятилетним стажем, и не такое случалось комментировать.
– Мы прерываем наше вещание в связи с только что полученной информацией о возникновении ряда новых очагов природных пожаров в Московской и Владимирской областях…
Звук пропал, по экрану пошли помехи, точь-в-точь как в том старом советском телевизоре на загаженной кухне. Сквозь помехи с трудом, но всё-таки можно было разглядеть кадры пожираемого огнем леса, мчащихся пожарных машин и спасателей, которые безнадёжно пытались остановить бегущие по земле всполохи жалкими ручными насосами-поливайками.
+++
Виолетта Никифоровна, кряхтя, подняла зонтик, раскрыла – так его растак, какой неудобный крючок, даже палец прищемила. Мужик был стабильно мрачен. Но дышал тяжеловато. Со лба горохом сыпались мутные капли, попадали в глаза, заставляли щуриться и недовольно моргать – щиплет, больно, противно, невыносимо, ходу отсюда… Виолетта Никифоровна, наконец, вроде бы вернулась из пионэрского морока в повседневность.
– Вам не жарко? – спросила она у Мужика.
– А?
– Не жарко, говорю? – громче повторила Виолетта Никифоровна. – Погода-то этим летом просто ужас, правда? Что творится, боже милостивый…
Мужик вытер лоб рукавом пальто и посмотрел на Виолетту Никифоровну, даже не пытаясь замаскировать отвращение чем-нибудь вроде сочувствия, но она уже отвернулась от него, запричитала, обращаясь к кому-то в пространстве, хотя пространство в данный момент было скупо на кого-то.
– …Что творится! Второй месяц ведь без единой дождинки, всё горит, всё горит. По телевизору вон страсти какие показывают, стояла деревня – пшик, и нету за двадцать минут. Только печки обугленные на пепелище, трубы чёрные торчат, как будто война, честное слово. И Муся моя всё норовит дома на ковёр свои дела…
Мужик всё-таки не выдержал и перебил:
– Вы зачем консервы взяли, ведь ваша собака их не ест. И внук вам на еду много денег даёт.
Виолетта Никифоровна малость опешила. При чем тут консервы-то.
– А?
Мужик грузно повернулся к ней всем телом.
– Дайте сто рублей. Сто рублей надо. Вы, я вижу, понятливая, собачку вон понимаете, а уж человека-то не понять…
Виолетта Никифоровна вообще-то всегда была милосердна к заблудшим. Всегда готова была помочь советом, прошеным и не очень.
– И-и, не опохмеляйся ты в такую жару, милок, да ещё в пальто, вот ведь вырядился. Сердцу тяжело, так же и окочуриться можно. У нас вот в 72-м знаешь какой случай был, тоже жара тогда…
– Знаю, – опять перебил её Мужик. – Встал, похмелился, за автобусом побежал да и помер.
Виолетта Никифоровна очень удивилась. Можно даже сказать, была ошарашена.
– Точно…
Что-то протяжно и тоскливо завыло из-под скамейки. Светлая ли сторона собачьей души молила о спасении, или тёмная торжествовала, Миссури, пожалуй, сейчас и сама не смогла бы ответить, спроси ее кто-нибудь. Но никто её, понятное дело, не спрашивал. До неё ли всем вообще. И только по листве пробежала взволнованная дрожь, зелёные души, они ведь такие. Неравнодушные.
Виолетта Никифоровна была хоть и ошарашена, но вместе с тем изрядно заинтригована. Недовольно дёрнула поводок. Чертенята, скачущие хороводом в миссуриной душе, как-то от этого враз присмирели. Рука-то еще, оказывается, твёрдая. А ну как хозяйская.
– Муся, фу! Ты что, знал Петра Василича-то? Да нет, не может быть. Сколько ж тебе лет, милок? Ты ж в семьдесят втором-то, поди, под стол пешком ходил?
Мужик вскочил, промял несколько нервных шагов примерно до Меркурия.
– Не ходил, бабушка, не ходил, я вообще мало хожу, не люблю я это дело, дайте сто рублей, а?
Сочувствие к заблудшим сменилось у Виолетты Никифоровны необъяснимым страхом перед этим странным мощным субъектом в длиннополом пальто и одновременно гневом на разных пьяниц-тунеядцев. Она выволокла отчаянно сопротивляющуюся Мусю со всем ее хороводом на свет божий, кряхтя, подняла запотевшую корму со скамейки и посеменила прочь, держа чертей в кильватере.
– Нету у меня, милок, нету, а если б и было, не дала б, так и знай! Лбы здоровые, пахать на вас надо!
Удалившись на безопасное расстояние, бабуська притормозила и кинула последний писклявый посыл:
– А вы все пьёте, дармоеды! Работать иди!
Миссури зашлась в отчаянном истерическом лае и, натянув поводок, бросилась к выходу из сквера. Да чтоб вас всех перекосило, двуногие, с вашими прогулками в пекле! Никто меня теперь не оттащит от любимого кондиционера, и плевать мне, что писать там нельзя, да, знаете ли, у собачек тоже бывают нервные срывы!
Действительно, как-то слишком много впечатлений получилось для одной маленькой собачки. Придётся, наверное, успокоительное теперь давать. И китайскому ковру явно не поздоровится.
Виолетта Никифоровна, спотыкаясь и пару раз чуть не потеряв зелёный резиновый тапочек, почти бегом удалилась за Миссури, возмущённо выплевывая в прохожих что-то про пьяниц, тунеядцев, дармоедов и вообще «какую страну развалили, сволочи».
Мужик проводил её взглядом, безнадёжно вздохнул и осел обратно на скамейку. Обтёр ненавистный пот полой пальто. Абсолютно без сил (у него, знаете ли, тоже иногда кончаются силы, и восстанавливать он их должен примерно за минуту двадцать, в крайнем случае, двадцать пять, отпуск на месяц его табелем о рангах не предусматривается) уронил руки и голову и ответил вполголоса, не то чтобы бабушке, но тем, кто составлял тот самый табель и наверняка слышал его ответ, просто не реагировал на него явно.
– Я и так работаю, бабушка. Так интенсивно работаю, что вам и не снилось никогда. Передовик производства, можно сказать.
+++
А эта комната в стандартной трёшке в типовой девятиэтажке серии II-49 (объединяет две модификации II-49д и II-49п, среди которых нужно особо выделить II-49п, поскольку некоторые дома этой серии содержат фенол, который опасен для жизни не по духовным, а вполне материальным причинам), скорее всего, принадлежит молодому парню. Ремонт в ней был сделан давно, ещё в детстве хозяина, обои вон до сих пор мальчиковые, ярко-голубые, цвета летнего неба, с пиратскими кораблями, картами сокровищ, деревянными штурвалами и старинными компасами. Наверняка эти обои сейчас страшно раздражают хозяина комнаты, но он не обдирает их и не заставляет родителей переклеивать. Возможно, потому, что замечает что-то очень нежное и немножко тоскливое в глазах мамы, когда она вдруг мельком посмотрит на стены. Набор мебели здесь обычный и минимальный – что ещё нужно для парня! Компьютерный стол, платяной шкаф, разложенный диван со сбившимися в неряшливую кучу одеялом, подушкой и простынёй, да книжный стеллаж, на котором в беспорядке набросаны учебники для десятого класса, тетради, комиксы-манга. Не особо он уважает процесс обогащения внутреннего мира путём усвоения новых знаний, да уж. В углу валяются рюкзак, ролики и скейт, на полу – пара гантелей (похвально), раритетные диски с играми в коробках и без. Одежда тоже в полной анархии жила на полу, несомненно, тоскуя по шкафу, который ведь зачем-то здесь поставили.
