Веня увидел ее на филфаке университета. И слегка обалдел – от ее гибкого тела, с голой полоской талии под заламывающейся кофточкой, исходило голубое сияние. Может быть, это сияла белая кофточка и голубая плиссированная юбка, не знал. Она шла, с сумочкой через плечо, похожая на учительницу, в больших очках в тонкой оправе, которые ей очень шли.

Сразу узнал абстрактную грезу юности. Все его наивные увлечения показались вторичными. Она затронула ту часть его души, что, еще до «замороженных» генов предков, была чиста и невинна. Значит, в нас заложена природой такая дивная встреча? Как мог прожить без этого чуда раньше?

Она из семьи партийного деятеля, после университета стала работать редактором в рекламном издательстве. Она казалась такой женственно серьезной, независимой, что он бы поверил каждому ее слову.

Что могло ее привлечь в иногороднем нищем студенте? Может быть, провинциальная невинность? Впрочем, тогда не было резкого разделения на богатых и нищих. Они стали встречаться у ее подруг.

Она не хотела большой свадьбы. Он тоже не любил открываться большому числу людей в этом стыдном деле. Нищему студенту жениться, что подпоясаться.

Свадьбы не было, просто расписались в загсе. Начали жить в ее квартире (родители жили в новой квартире, оставив свою в честь ее поступления в университет), где он и стал «примаком».

В двухкомнатной квартире стоял старинный черный рояль, и была библиотека от ее предков. Тома классиков. «Всемирная новь» 1910 года – о смерти Льва Толстого, смерти сиамского короля и благородстве премьера Франции Бриана, который подавил забастовку железнодорожников, о «новомодных» фасонах платьев до пят и закрытой шеей; рассказики из жизни графов, сражениях и рыцарском благородстве аристократических героев, полет на дирижабле, переезд на автомобилях, похожих на экипажи. Издание Лермонтова 1892 года с безапелляционными утверждениями в предисловии: «…по происхождению шотландец», и о страданиях его убийцы Мартынова. Листал стихи поэта и вспоминал, как жил ими в детстве. Даже в первом дневнике торжественно начертал эпиграф: «Каждый день/ Я сделать бы хотел, как тень/ Великого героя, и понять/ Я не могу, что значит отдыхать». Старые листы, старый мелкий шрифт с «ятями». У него разное восприятие текста, если шрифт разный. И тот самый запретный томик Гоголя с ржавой обложкой «Выбранные места из переписки с друзьями» 1900 года.

Родители Кати жили своей жизнью, хотя издалека опекали дочь.

…Прошло несколько забитых работой и бытом лет. У Горюновых появился ребенок, лупоглазая дочка Света, взирающая на папу всем своим маленьким существом. Сначала ему надоедали одни хлопоты вокруг нее. Но потом это ушло, хотелось спать рядом, видеть у лица ее мордочку сонную, и откинутыми, как у зверька, ручками.

От нее не отходил кот Баська, тоже чистое существо, обладающее той же притягательной силой любви. Чем человечек отличается от животного? Адам и Ева тоже жили в раю, как животные, без забот, инстинктами, не зная фраз, ибо мысль изреченная есть ложь. Света терзала, мяла кота, но тот терпеливо сносил пытку, видимо, зная, что она ребенок.

Из дневника.

Я сидел в своей спальне-кабинете, делал стенгазету.

Приковыляла Светка, воззрилась на ручку, что я там пишу.

– Ты что там ручкой… дррыгаешь?

Я оттаял, словно и не было обязанностей. И дал ей лист бумаги.

– Давай, ты будешь одной ручкой писать, а я другой, ладно? Что мне нужно, то и буду делать, а ты – что тебе нужно, то и будешь делать.

Она бормотала:

– Здесь я напишу про Мальвину рас-скас. Вот у меня еще есть, где писать. Можно еще здесь написать, досюда и вот еще туда.

Скоро ей надоело, и она поплелась в свою комнату. Там, в центре стены, любимый наш ее портрет в маминой шали, с восторженным взглядом, отрешенно впившимся во что-то удивительное вверху. Она беседовала со своим портретом, играла с ежиком-матросом.

Света жила, как Ева в раю, где сплошь счастье любви к тебе, и можно ничего не делать, или что хочешь. Я погружался в единственный свет, в котором нет ничего беспокоящего, словно здесь достигал полного успокоения, душевного исцеления. Здесь рай, где отношения чисты, и нет вранья, обмана, измен, где хотел бы жить вечно.

Утром она проснулась, села на кровати.

– Уже наступило утро, мама?

– Вставай, лентяйка.

– Мама, мне плохой сон приснился.

– Какой, доченька?

– Мне снилось, что я ножками шла далеко-далеко. Как будто я одна, и ни мамы, ни папы около меня нет.

У нас на глазах появились слезы. Мама схватила ее в объятия. Засмеялась, пересиливая себя, попросила:

– А ну, засмейся.

Та выпучила глаза:

– Гы-гы-гы…

Мама повернулась ко мне:

– От тебя это. Света смеется, и десны видно.

Мама исправляла недостатки ее речи.

– Скажи: три.

– Тли.

– Надо «р» твердо произносить.

– Тры.

Бегал за елкой на рынок. Светка рыдала, что не пустили с папой. В очереди слушал разговоры, мол, в деревне не ставят елок дома, у них под окном прекрасные елки, и запах – легкие очищает.

Наряжали елку. Света была в восторге. Она цепляла игрушки на нижние ветки, крутилась. Мы любили елку – из-за нее.

Когда она заснула, наложили у ее кроватки подарков.

Последний день перед отпуском. Мозг в лихорадке, держит в себе уйму дел: ого, забыл! надо бежать за продуктами для дачи, а рука делает рабочие дела, и от этого туман в голове, и жалко чего-то, и тонкая обида, самолюбие, и предчувствие, что все будет хорошо.

Кадровик повел Веню тайно на спецбазу Курортторга. Боже, что там было! Парное мясо, икра, апельсины…

– Демократия в действии! – торжественно сказал кадровик. – Здесь, вон, чемоданы откладывают для министров и прочих начальников.

Выдали набор праздничных продуктов.

– Ну, я пошел.

И не глядя, ощущая завистливые взгляды сотрудников, Веня решительно ушел, отбросив посторонние мысли.

Купил на Арбате духи для жены, и – домой.

Дома переполох, вещи разбросаны.

Катя молчит – не пришел вовремя упаковываться для переезда на дачу. Она заказала машину.

Закатили с шофером холодильник в машину.

– Лето будет жаркое, сухое, – сказал угрястый шофер. – Луна. Рога вертикально почти стоят. Это к вёдру. А если бы наклонено, пузом, то дождливо будет.

До дачного поселка полтора часа езды. Поехали в кузове, со Светой на коленях и котом Баськой. Она рада, все вертела головой.

– А объявлять остановку когда будут? (Что-то где-то запомнила).

– Как приедем, так и объявят.

Она захныкала. Остановились попикать.

– Цветочков хочу-у!

– Папа, принеси ей одуванчик, – сказала оживленная мама, держа в руках рвущегося за нами кота.

Зажала в кулачке цветы.

– Поехали!

Ее перебрасывали с рук на руки, но она не чувствовала, цепко держась за цветы.

Веня сел в кабину угрястого шофера. Тот мягкий и стеснительный.

– Да, пшеница скоро побуреет. Скоро косить.

И всю дорогу рассказывал:

– У меня ребенок, мать, жена с сестрой. Я в совхозе тут, в Домодедово работаю. Адская работа, с раннего утра и до ночи, когда роса падет, – в поле. Зато в воскресенье свободен. Отстроил тут такую домину (материал за счет совхоза). Вот только неприятность – сперли рулоны клеенки, на 4 тыщи. В суд подают. Я виноват в том, что утром выехал из парка и не проверил кузов. Что делать? Свербит в душе.