Комиссар всегда сидел напротив двух больших застекленных дверей, выходивших в старый, мощенный булыжником двор, и наблюдал через них за изменениями в жизни растений и за бурной деятельностью птиц. Для этих птиц Фруасси, боявшаяся, что они голодают, развешивала на ветках сетки с семечками и зерном и ставила под деревьями плошки с водой.

Пока бригадир Эсталер расставлял на столе чашки кофе – этой обязанностью он очень гордился и в конце концов стал единственным, кому ее доверяли, – Адамберг звонил комиссару Маттьё, который не дал ему сказать и пары слов.

– Адамберг, произошло чудо! – возбужденно воскликнул он. – Без всяких объяснений дивизионный только что сообщил мне, что мы оставляем в покое Норбера, а он был на волосок от тюрьмы. Потом, злой как черт, вышел и хлопнул дверью.

– Никакого чуда, Маттьё. Нам сюда пришел приказ от самого министра внутренних дел: майору Данглару позвонили из министерства. Я же тебе говорил: и речи быть не может о том, чтобы трогать Шатобриана, если нет неопровержимых доказательств.

– Прекрасно. Это на время обезопасит Норбера и даст мне хотя бы несколько дней.

– На твоего дивизионного начальство смотрит косо, и это еще мягко сказано.

– Великолепно. Меня это вполне устраивает.

– То, что я сейчас скажу, устроит тебя куда меньше.

Адамберг попытался подыскать слова: не слишком приятно объявлять коллеге о том, что его отстраняют от руководства расследованием.

– Поскольку твой шеф чуть не совершил страшную глупость, его вывели из игры. Ему запрещено вмешиваться в следственные действия, и это также приказ министра. Из-за лувьекского дела его даже временно отстранили от работы.

– Это меня тоже устраивает. Какой дивизионный его заменит?

– Мой. Уверяю тебя, я здесь ни при чем, у нас с ним не самые теплые отношения.

– Говори, – мрачно приказал Маттьё. – Если появился новый дивизионный, то появится и новый комиссар, так? И этот новый комиссар – ты?

– Обычная административная логика.

– Несомненно, – глухо проговорил Маттьё. – Ле Флок отстранен, а меня, поскольку я не сумел его убедить и удержать, выкидывают вслед за ним.

– С чего ты взял, что тебя выкидывают? Там, наверху, тебя называют отменным работником – это цитата, – и я попросил разрешения работать с тобой.

– То есть под твоим присмотром.

– С административной точки зрения – да. Но не более того. Мне дали полную свободу, я могу набрать себе любую команду, ты мне нужен, и я на тебя рассчитываю. Если ты согласишься с нами работать.

– А у меня есть выбор? Или меня обвинят в нарушении субординации?

– Не понимаю, почему тебя так задевает обычная бюрократическая формальность. Что до меня, то кто бы ни возглавлял следственную группу, ты или я, мне совершенно наплевать, это всего лишь ведомственная суета, и я оставлю тебе всю работу на земле, если тебе так нравится. Ты меня слышишь?

– Да, – ответил Маттьё уже почти нормальным голосом.

Самолюбие слегка пострадало, подумал Адамберг, но ничего, скоро пройдет. Сам он не мог этого понять, так как у него начисто отсутствовало это чувство.

– В реальности мы будем работать в постоянном взаимодействии, и мне нужен будешь ты, как и твои люди. Я не смогу забрать из Парижа всю свою команду. Черт побери, в этом нет ни моей, ни твоей вины, – добавил Адамберг, чуть повысив тон. – Главное, Норбер останется на свободе. В остальном ничего не изменится. Кретина Ле Флока вывели из обращения, и какое это имеет отношение к тебе?

– Никакого, – согласился Маттьё. – Извини. Когда ты рассчитываешь прибыть?

– Прямо сегодня. Можешь найти дом в Лувьеке, где мы сможем разместиться? Вероятнее всего, нас будет пятеро, в том числе одна женщина.

– Я переговорю с мэрией Лувьека.

– И еще, по поводу Анаэль. Скажи…

– Свежие, – перебил его Маттьё. – Совершенно свежие. Я имею в виду укусы блох. И никаких старых следов. То же самое и у Гаэля. Я даже проявил усердие и проверил, есть ли у Анаэль собака. Нет. Ты доволен?

– Очень доволен.

– Почему?

– Потому что это со всей очевидностью доказывает, что у убийцы есть блохи. При близком контакте он наградил ими – или хотя бы одной из них – обе свои жертвы.

Маттьё некоторое время молчал, переваривая свою оплошность. Улика была серьезной, а он ее пропустил.

– А у Анаэль, случайно, не было бурной любовной истории? – поспешно спросил Адамберг, не жаждавший, чтобы его коллега упрекал себя в недомыслии.

– Ее двоюродная сестра в таком состоянии, что расспрашивать ее было бы жестоко. Она почти не может говорить. Понимаешь, они вместе выросли. Но насколько мне известно, прежде всего от соседей, никаких таких проблем не было. У нее было много друзей, одного она предпочитала остальным, никаких соперников на горизонте. Я видел этого парня, он тихий как овечка и совершенно раздавлен горем. С этой стороны ничего.

– А Гаэль Левен? Он не заглядывался на Анаэль?

– Я несколько раз расспросил его лучших друзей. Нет, он был женат, к тому же у него была подружка в Лувьеке, разведенная женщина, ее имя мне неизвестно, и этих двух женщин ему, кажется, более чем хватало. Забудь, это не убийство на почве страсти.

– Может, деньги?

– Вот уж нет. Кажется, что наш парень просто выходит на улицу и режет кого попало. Да, еще одна деталь. По вечерам, возвращаясь домой, Анаэль проезжала мимо окон адской парочки Браз – Серпантен. Ходят слухи – а ты знаешь, что такое слухи, – что между этими родственниками не совсем родственные отношения. Даже у меня порой возникало подобное подозрение. Теперь представь себе, что это правда и что Анаэль не так давно могла видеть их в интимной ситуации.

– В таком случае Анаэль наверняка рассказала об этом своей кузине… Кстати, как ее зовут?

– Гвенаэль.

– …И теперь она тоже в опасности. Как только она будет в состоянии говорить, спроси у нее, не упоминала ли Анаэль о кровосмесительной связи Браза. Если да, то ее надо охранять. Что касается Гаэля, который любил дразнить людей, то легко себе представить, каким образом он мог намекнуть этой парочке, что он о них думает. Его, наверное, сильно забавляло, что Серпантен вертится как уж на сковородке. Вот только он не подумал, что своим вызывающим поведением подписал себе смертный приговор. У Браза есть алиби?

– И да и нет. Алиби ему обеспечила сестра, то есть оно ничего не стоит. Она уверяет, что Браз около восьми часов вернулся в Комбур и они были у нее дома. Чем занимались? Ужинали, потом раскладывали карты таро, чтобы при помощи маятника и фотографий узнать, что ждет в будущем их и других людей. Если Браз – убийца, то его намерение подставить Норбера вполне объяснимо. В этом случае последние слова Гаэля – «…вик… орб… хлоп… бра… за» – становятся совсем непонятными.

– И мы снова натыкаемся на то же препятствие. Хотя именно оно выведет нас на верную дорогу. Но пока что мы разбиваем об него нос. Мы смотрим на него не с той стороны.

– Откуда ты знаешь?

– А я и не знаю, Маттьё.

Когда все агенты расселись по местам в соборном зале, Адамберг подробно, не опуская ни малейших деталей, рассказал им о лувьекском деле, начав с Одноногого и его деревяшки, не забыв ни о скандалах с попирателями теней, ни об уликах, указывающих на потомка рода Шатобрианов. Данглар воспользовался поводом поведать о Франсуа Рене де Шатобриане, о его жизни и творчестве, и комиссар с явным удовольствием отметил, что многие только слышали мельком это имя, а остальные вообще не имели понятия, о ком идет речь, и тем более не подозревали о существовании замка Комбур. Блокнот с записью последних слов Гаэля Левена переходил из рук в руки, и все только бессильно качали головой. Адамберг изложил первые соображения о том, что это могло значить и какие несоответствия сразу же возникали.

– Ты прав, – сказал Вейренк. – «Хлопнул» – странное слово, какое-то неуместное, и, судя по тому, что ты нам рассказал о Гаэле, непохоже, чтобы, умирая, он использовал этот глагол для описания стычки в мэрии. Между тем здесь написано: «хлопнул Браза», и придется найти смысл этих слов.