- И еще, - продолжал Карась, - есть у них «рьяные», и «настырные», и «обманихи» какие-то. И еще - «яко биты». Невесело им, видать, от собственной веры, вот и сделались «яко биты».
- Врешь, Карась! То «тузите», то «биты». Не может быть этаких глупых названий.
- Ей-богу, точно - «яко биты». И все они, друже, ненавидят друг друга лютой ненавистью, хоть все они - братья во Христе. Этих «рьяных», «настырных» их братья во Христе громили, как самых заклятых врагов, на улицах убивали, так что «настырным», к примеру, пришлось бежать неведомо куда. А на «злых иноверцев», друже, добрые христиане охотились, как на зверей, сколько ученых жен и мужей истребили. Самое путаное, злое, подлое и глупое учение - вот что я слышу о вере твоей от здешних умных людей. Ну, как нам быть с шестой заповедью?…
Скис, побелел Роман,- как побелел бы и скис добрый муж, который жену свою, молодую, пригожую, холил, лелеял, гордился ею пред всеми - и которому вдруг, прибежав, донесли, что вот сейчас ее кто-то видел с кем-то в кустах.
- Врешь, - только и смог он сказать.
И Карась, - как Роман его по дороге сюда, в Самандар, хлопнул друга ладонью по лицу. Роман облизал вспухшие губы, сплюнул розовую слюну - и промолчал, Карась не может врать. Никогда не врал. И если он говорит такое, то, значит, так оно и есть, - если Карась возьмется выспрашивать, то выспросит все как надо.
Да-а. Дело темное, как сказал Карась тогда у бочага, где крестился Роман.
И впрямь, как же быть с шестой заповедью?
- Ладно,- вздохнул Роман. - Вернется странник святой, я его расспрошу.
Всю зиму, до самой весны, ходил он смурый. Он ждал Киракрса. И однажды весной, когда черный лес в пойме Угру затопило талой водой, спустившись с гор, подступил к Самандару с огромной свитой и с дарами Алп-Ильтувару албанский епископ Исраил, дабы обратить дикое племя хазарское в Христову светлую веру.
- «Бог есть любовь», - испуганно пятясь, бормочет странник. - Первое послание Иоанна, глава четвертая…
Нет злее дыма, чем дым горящего войлока. И, видно, от этого едкого дыма плачет Роман.
- Как же, отче, заповедь шестая? - шепчет сквозь слезы Роман. - Она говорит: «не убивай»…
Неподалеку, в степи, горят шатры хазарские. Мычат коровы, блеют овцы. Кричат женщины, дети.
На огромном стволе срубленного под корень священного дуба пьяный гот Иоанн, Романов брат во Христе, рубит тяжелой секирой косматые головы хазарских бахшей. Пьян-то пьян, а рубит сноровисто, умеючи: нацелится - чмок! - и отлетает, оскалившись, голова по ту сторону бревна, а тело со скрученными за спиной руками сползает, дергаясь, - по эту.
Утвердившись на широком пне, епископ Исраил осеняет святым крестным знамением расправу над упорствующими язычниками.
Видный муж - ростом огромный, в сверкающей тиаре, в просторной златотканой ризе, с твердым, будто каменным, лицом, большими черными, горящими глазами, огромной черной бородой. Грудь у него такая крутая, что подпирает подбородок. Руки - не руки, а ручищи; такой бы сам срубил триста голов и не запыхался.
Вокруг - хазарские воины, готы, славяне. Стоят, смотрят, молчат…
Жителей столицы - хазар, алан и прочих, не трудно было уломать: загнали их в наполненный мутной водой, широкий, в сто локтей, ров, опоясывающий город, и окрестили. Кто успел убежать, тот и остался язычником.
И поползли по окрестным степям и предгорьям страшные слухи.
Бахши - шаманы, знахари и колдуны - всполошились: власть уходит из рук и надежда (завтра им голодать) - и обратились к беку и народу с угрозами, уговорами, пророчили гибель стране, хворь и засуху. Хан-Тэнгре, синее небо, рухнет на изменивших древней вере. Хазарская степь не принимала Христову светлую веру. И пришлось вразумлять строптивых огнем и мечом.
- Как же быть, отче, с шестой заповедью? - наступает Роман на проповедника. - Она говорит: не убий.
- Ради вящей славы господней, - в страхе бормочет святой, видя, как опасно выцветают, прямо-таки белеют, синие очи славянина. - Во имя отца, и сына, и духа святого. Господь велел наказывать язычников и изрек устами Моисея: «Враждуйте с мадианитянами и поражайте их». Сказано в Книге Чисел: «И пошли войною на Мадиама, как повелел господь Моисею, и убили всех мужеска пола… А жен мадиамских и детей их сыны Израилевы взяли в полон, и весь скот их, и все стада их, и все имение взяли в добычу». В Иерихоне воины Иисуса Навина «и мужей, и жен, и молодых, и старых, и волов, и овец, и ослов - всех истребили мечом». И Христос говорил: «Не с миром пришел я к вам, а с бранью», - Евангелие от… глава… стих…
- Хватит!!! - заорал Роман. С этих пор на всю жизнь он люто, смертельной ненавистью, возненавидел всяческое словоблудие. - Кто же он, твой бог, который вчера говорил одно, а днесь говорит другое, совсем обратное вчерашнему?!
- Всесветный лгун! - зло ответил Карась за проповедника. - И учение его - обман, паскудный и гнусный.
Киракоса затрясло от этих кощунственных слов.
- Ты…- задыхаясь,- так говоришь… о единственно истинной вере?! - Он перестал пятиться, и даже двинулся на них, вскинув посох.
- Единственно истинная? - Карась не испугался его бешеных глаз. - Будь она такой - не распалась бы сразу, едва возникши, на сто разных толков, не похожих один на другой. И коли это - единственно истинное, верное, неоспоримое учение, почему оно само не озарит светом великой правды своей все умы на земле? Что это за правда, которую надо вколачивать в головы обухом? Кому ты поверил, Руслан, друг мой бедный?! На кой ляд тебе хитрый и злой Христос? Поищем бога умнее, добрее…
- Убей его! - крикнул Роману старик. - Ибо сказано в книге Второзаконие: «Если будет уговаривать тебя… друг твой, который для тебя как душа твоя, говоря: «Пойдем и будем служить богам иным…» - да не пощадит глаз твой, не жалей его и не прикрывай его, но убей его…»
- Хватит брехать, старый пес!!! - зарычал Роман. Он будто тронулся умом, был не в себе, - как был бы не в себе человек, который много дней и ночей, много долгих тоскливых лет томился в сырой холодной темнице и перед которым однажды, откинув крышку лаза и крикнув: «Выходи, ты свободен!» - со смехом захлопнули крышку, едва он, ослепший от яркого света, ринулся к выходу…
Роман - какой Роман? - уже вновь Руслан! - сорвал с груди медный крест и ладонью с крестом запечатал уста святого странника. Левой рукой схватил старика за белый затылок и так, за голову, поволок в заросли ивняка во влажной низине.
Он сам не знал, что хочет сделать с проповедником, он просто возненавидел его, устал от его бесконечных словоизвержений и хотел заставить его умолкнуть.
Может, он задушил бы мудреца, но тут Карась предложил:
- Не высечь ли нам его? А, Еруслан?
Руслан - обрадованно:
- Давай!
- Я живо нарежу лозы, а ты пока свяжи мерзавца и спусти ему порты.
- Рот, может, кляпом заткнуть? Вопить будет.
- Э, не возись! Пусть вопит. Кто услышит,- вон шум какой в степи. - В степи жутко голосили хазарские дети, бабы. Одуряюще пахло кровью.
Но, увлекшись затеей, Руслан и Карась не заметили, как их окружили готы…
Уже в воротах Самандара, куда привезли двух бунтовщиков, Руслан, весь избитый, связанный, услышал, как сквозь сон, голос бека Уйгуна, который злым шепотом говорил кому-то, должно быть, соплеменнику:
- Хазары теперь христиане. Значит, нам, булгарам, надобно принять им назло веру «покорных богу».
Руслан - с яростью - внутренне: «Бог, бог! Кто же он есть?! Дубина в руках хитроумных людей, пугало, которым враждующие племена стращают друг друга?
И кто правит - он людьми, или они вертят им всяк на свой лад?»
ХОРЕЗМ. НОВЫЕ БЕДЫ
…Она схватила его за одежду его и
сказала: ложись со мною. Но он, оставив
одежду свою в руках ее, побежал…
Бытие, XXXIX, 10-12.
У них обычно на устах: «Я иудей, я -
христианин, поверь мне, я тебя не обману».
Зловредные скоты! Кто не говорит ничего
подобного и просто признает себя человеком,
