Весной 1759 года Григорий оказался в Петербурге, где продолжил вести рассеянную жизнь. Красавец оказался дерзким – состоя адъютантом генерал-фельдцейхмейстера П. И. Шувалова, соблазнил его любовницу, известную легкостью поведения княгиню Елену Куракину. Пикантная история, как граф Шувалов случайно застигнул их врасплох, наделала шуму в Петербурге, а лихой адъютант вылетел в обычные армейские капитаны. Считается, что именно тогда на него обратила внимание великая княгиня Екатерина Алексеевна – нелюбимая жена наследника престола Петра Фёдоровича, последний возлюбленный которой, молодой саксонский посланник Станислав Понятовский, недавно отбыл в Польшу.

Обстоятельства их первой встречи до нас не дошли, а потому придётся довольствоваться романтическим рассказом Гельбига:

Сама же Екатерина 12 лет спустя в «Чистосердечном признании» Потёмкину многозначительно объяснила свою прежнюю любовь «старательствами кн[язя] Гр[игория] Гр[игорьевича], которого паки добрые люди заставили приметить»[35]. Остаётся только гадать, какие «добрые люди» и с какой целью смогли заставить великую княгиню избрать себе любовника – или же влюблённая в Потёмкина Екатерина старалась представить дело таким образом, будто она-то не очень хотела оказаться в объятиях его предшественника, но мужчины такие коварные…

Единственным подтверждённым событием этой истории стало рождение 11 апреля 1762 года Екатериной, уже ставшей к тому времени императрицей, незаконного сына Алексея Бобринского. Младенец, появившийся на свет во дворце в результате тайных родов, был отдан на воспитание в семью камердинера Василия Шкурина, затем попал в дом другого доверенного лица Екатерины И. И. Бецкого, а оттуда для завершения образования в Сухопутный шляхетский кадетский корпус. По выходе из корпуса он был произведён в поручики Конной гвардии и отбыл за границу, где вёл разгульную жизнь и наделал долгов; после возвращения отправлен матерью в Эстляндию, в Ревеле женился на баронессе Анне Унгерн-Штернберг и жил в имении Обер-Пален под Дерптом. При императоре Павле Бобринский стал генералом, графом и владельцем столичного дома Григория Орлова, но нигде и ничем себя не проявил. «Реабилитировались» его потомки: сын Алексей стал крупным сахарозаводчиком; внук Александр – столичным губернатором и ученым-генеалогом; другой, Алексей – министром путей сообщений; правнук Алексей Александрович – известным археологом.

А вот относительно предполагаемых дочерей Орлова ясности нет, когда они были рождены и являлась ли их матерью Екатерина. Таковыми считаются «девицы Алексеевы» – Наталья, Елизавета и Екатерина, воспитывавшиеся в семействе многодетного полковника А. И. Алексеева и ставшие фрейлинами. Первая, если верна одна из называемых биографами дат её рождения (1758-й или 1759 год), не могла быть дочерью Орлова. Тем не менее в 1777 году тот выдал её замуж за своего адъютанта Фридриха Вильгельма (Фёдора Фёдоровича) фон Буксгевдена, впоследствии боевого генерала от инфантерии; после смерти Орлова им достался его замок Лоде.

Вторая якобы дочь Орлова и Екатерины II, Елизавета, в 1788 году стала женой Фридриха Максимилиана Клингера (1752–1834), немецкого писателя и драматурга, а по совместительству российского генерал-майора и директора Первого кадетского корпуса при Павле I. Младшая из сестёр, Екатерина родилась в ноябре 1763 года и только в 1798-м в 34-летнем возрасте по прямому приказанию императора была обвенчана с полковником Павлом Петровичем Свиньиным[36]. Какие-либо новые обстоятельства, могущие пролить свет на их родство с императрицей, нам неизвестны.

Как бы то ни было, ко времени воцарения Екатерины её с Орловым связывали уже не только интимные отношения, но и заговор против нелюбимого мужа и неудачливого политика Петра III. Сама Екатерина после переворота в не предназначенном для публики письме Понятовскому от 2 августа 1762 года призналась: «Уже шесть месяцев, как замышлялось моё восшествие на престол». Таким образом, временем начала событий, приведших к свержению Петра III, можно считать февраль. У нас нет оснований в этом вопросе не доверять Екатерине, тем более что австрийский посланник граф Мерси д’Аджанто в депеше от 13 июля 1762 года ссылался на свои зимние донесения о том, как Н. И. Панин, воспитатель великого князя Павла Петровича, вёл переговоры с его матерью о низложении её супруга[37].

Однако в рассказе датского посланника барона Ассебурга тот же Панин называет иную отправную точку: он якобы «за четыре недели до переворота озаботился предоставлением престола другому лицу без пролития крови»[38]. Подруга императрицы, честолюбивая княгиня Екатерина Романовна Дашкова, в повествовании о перевороте подчеркнула, что «не спала последние две недели», а до того сообщила, как «в течение десяти дней число заговорщиков увеличивалось, но окончательный и разумный план всё ещё не созревал»[39].

Екатерина в процитированном письме вслед за фразой о вовлечённых в заговор 30–40 офицерах и десяти тысячах солдат заявила: «Не нашлось ни одного предателя в течение трёх недель». И в этом письме, и в мемуарах она акцентировала внимание на 9 июня, когда император публично обозвал её дурой и собрался арестовать. Тогда-то Екатерина, по её признанию, и стала «прислушиваться к предложениям» недовольных и «дала знать различным партиям, что пришло время соединиться». В данном случае императрице было важно подчеркнуть, что она честно исполняла супружеский долг и только прямая угроза беззаконного развода и заточения заставила её пойти навстречу заговорщикам.

На основании этих свидетельств можно сделать вывод, что расширение круга заговорщиков до итоговых размеров произошло именно в последние недели перед переворотом. Разная «протяженность» заговора в приведённых сообщениях Екатерины, Дашковой и Панина, похоже, означает их неодновременное подключение к событиям и различную степень вовлечённости.

Чёткого плана у инициаторов заговора как будто не было, или же Екатерина обсуждала с каждым своим союзником разные сценарии. В письме Понятовскому она сообщила о замысле схватить мужа и «заключить, как принцессу Анну и её детей» в 1741 году, но упомянула и идею Панина совершить переворот в пользу наследника Павла, с которой, по её утверждению, категорически не соглашались гвардейцы[40]. Сам Никита Иванович о таком варианте по понятным причинам умолчал и лишь неопределённо сообщил о некоем «решительном действии»[41]. Однако о плане провозглашения Екатерины «правительницей» знал датский дипломат Андреас Шумахер – но с более радикальным завершением: заколоть императора во время специально организованного пожара и замаскировать убийство под «несчастный случай»[42].