Время. Я вспоминаю детство. Высокого голубоглазого мальчугана в кроличьей шапке и клетчатом пальто. Из обычной подмосковной семьи, жившей в соседнем подъезде нашего двухэтажного дома. Городок, вытянувшийся вдоль железной дороги, с сортировочной станцией, мимо которого часто гремели грузовые составы и проносились скорые поезда. Люди мчались в этих поездах в большие светлые города с высотными домами и с такой же быстрой, как эти поезда, незнакомой жизнью. Скорые поезда летели мимо и никогда не останавливались.
Мы познакомились с ним на заводском стадионе «Локомотив». Середина семидесятых, воскресный июньский день, полный стадион, необыкновенная атмосфера праздника. Взрослые в спортивных костюмах, майках, трусах с полосками на боках. Прекрасная погода, много солнца и улыбок. Вокруг разноцветные транспаранты, громко звучит музыка, гремит мегафон, рассказывает о происходящем. Мне почти шесть лет. Рядом высокий лысый человек в спортивном синем костюме с черной бородой и волосатыми загорелыми руками. Густые, почти сросшиеся брови, большой горбатый нос. Страшный. Глаза его тоже огромные, навыкате, но смеются. Глаза совсем нестрашные. Красная повязка на закатанном рукаве и такой же красный флажок в поднятой руке. На груди на шнурке судейский свисток.
Мама и папа рядом. Мама улыбается, нагибается ко мне, обнимает, целует в щеку и шепчет, что мне не надо волноваться и что все будет хорошо. От нее вкусно пахнет ее любимыми духами «Красная Москва». Эти духи мы подарили ей с папой на Восьмое марта. Папа аккуратно отодвигает маму, садится на корточки, смотрит мне прямо в глаза. Я стараюсь не отводить глаз и часто моргаю.
– Кирилл, ты меня слышишь, сынок? Не волнуйся. Главное – не оглядывайся. Запомни. Жми, крути педали что есть силы. Смотри только вперед. Гонишь до конца поля, туда, где ворота.
– Папа! – возмущаюсь я по-взрослому. – Я же не маленький.
– Извини. В общем, гони. Если никого впереди не увидишь, значит, ты чемпион. Все просто. А то, что сзади, – не интересно. Ты понял?
– Да, папа, – на автомате отвечаю я.
В голове все шумит. Мы стоим в центре рыжезеленого сильно вытоптанного футбольного поля. Прямо на окрашенной чем-то белым центральной линии. Справа и слева от меня такие же мальчики с велосипедами. Из-за шума и волнения я не могу сосредоточиться, почему-то думаю про страшного, хотя уже и не совсем страшного волосатого лысого великана.
– Как только флажок опустится, сразу жми. И что самое главное?
– Не оглядываться. Я понял, пап.
Лысый свистит, машет флажком. Я кручу педали, не оглядываюсь. Трехколесный конек несется по кочковатому футбольному полю. Скрипит и подпрыгивает. Впереди – никого. Красная финишная лента уже совсем рядом. Но так и подмывает посмотреть, что там сзади. Хоть одним глазком, всего на секунду. Я терплю. Но не выдерживаю. По всему зеленому футбольному полю рассыпались разноцветные трехколесные велосипеды. Ближе всех мальчик в футболке с волком и надписью «Ну, погоди!», с красным лицом, надул губы, сильно пыхтит и очень старается. Смотрит только под колесо. Я понимаю, он не догоняет…
Все закончилось. Папа рядом. Папа, мама и какие-то тети успокаивают меня, упрашивают пойти на награждение. Я с трудом соглашаюсь, иду, хромаю, сильно болит разбитое колено. Надевают медаль, фотографируют. Я не выдерживаю, и слезы текут по моему чумазому лицу. Мне что-то говорят, пытаются шутить. Но я далеко. Там, где нельзя было оглядываться, а я оглянулся. Наскочил на какую-то кочку. Упал. Поднялся. Докатил. Все – второй. Мир пропал, и было темно. Потом пришла боль в окровавленном колене и обида. Я стою, кусаю губы, облизываю соленые слезы. Знаю, разревусь совсем. Слушаю взрослых, размазываю слезы грязными руками. Так мы и попали вместе на первую страницу центральной городской газеты. Я зареванный, чумазый и бесконечно несчастный с медалью на груди, и он, стоящий выше с медалью и блестящим кубком в руках, надутыми губами на удивленном лице. Я хорошо помню: взрослым почему-то было весело, а я этого не понимал. Так и уложилось – мои слезы и взрослая радость.
– Это Андрюша, – говорит мне мама, указывая на пухлого, на полголовы выше меня победителя в майке с волком из моего любимого мультфильма. – Он живет в соседнем подъезде. Они совсем недавно переехали. Познакомься. Ну что ты? Не дуйся…
Я демонстративно отворачиваюсь. Мы идем вместе есть мороженое и пить газировку. Мы и наши родители. Настроение мое – хуже некуда, и даже обожаемая мною пахнущая ванилью газировка «Крем-сода» не помогает. Мы не смотрим друг на друга и не разговариваем.
– Не журись, Кирилка, – грохочет жутким басом его папа и беспардонно кладет огромную руку мне на плечо.
Рука тяжелющая, на ней синий орел и над ним звезда с буквами.
– Я не Кирилка. – Мне очень неприятно все. И этот громогласный человек, и это слово «Кирилка». Вечер я с родителями провожу у них в гостях.
Когда мы уходим, я размышляю, что этот щекастый толстяк с надутыми губами не такой уж плохой. И отец его ничего – веселый дядька…
Они жили в маленькой, но светлой квартирке в две комнаты с плюшевой потертой мягкой мебелью, уютными узорными половиками на полу, обязательным ковром на стене и блестящим полировкой, набитым книгами секретером. По выходным у них были чудесные пироги, и я мог запросто забежать и уплетать их. На пироги с брусникой, привезенной родственниками с уральских гор, я приглашался отдельно и приходил заранее. Я с ногами забирался на стул, складывал руки, как прилежный ученик, на клеенчатую с букетами роз столешницу, упирался в них подбородком и наблюдал, как засыпанные мукой тонкие плоские кругляши в секунды превращались в пухлые, набитые ягодами и посыпанные мукой бледные бочонки. Он всегда сидел напротив. Над столом висел туман из мучной пудры. Мы с трудом дожидались, когда обжаренные, еще шипящие пирожки, уложенные на большое фарфоровое блюдо, оказывались на столе. Обжигаясь, хватали, подбрасывали на ладонях, надували щеки, пыхтели, пытаясь быстро остудить. Осторожно надкусывали хрустящую корочку с нежным тестом и лопающимися сладкими, с горчинкой, ягодами. По пальцам тек липкий брусничный сок. Его мама с умилением смотрела на нас. Она часто говорила, что мы родились в хорошее время. У нас всего в достатке, так что не из-за чего печалиться и ссориться. Какие ссоры, когда всем всего хватает? А будущее будет таким, как мы захотим. Под хруст жареных брусничных пирогов ее слова были особенно убедительны.
Его отец, широкий грузный мужчина, – железнодорожник со стажем. Он делал все неторопливо и основательно. Аккуратно, осмотревшись, заходил на маленькую кухню, как будто боялся случайно что-то порушить своим мощным телом. Крякнув и кашлянув в кулачище со шрамом от выведенной татуировки, он часто повторял, что все за нас выстрадали наши бабушки и дедушки, поставили на добротно уложенные рельсы. Глядя на его большие тяжелые руки с короткими толстыми пальцами, мозолями и шрамами, похожие на клешни гигантского краба, я не сомневался, что и он тоже укладывал эти рельсы. «Катись, не затягивайся!» – подговаривал он, подмигивая. Что это означало – каждый понимал по-своему, но мы катились. Путь был виден далеко вперед, огромная всемогущая держава вовремя семафорила и переводила стрелки.
Андрей катился успешней и веселее. После школы я пошел на филфак в институт, который был самым близким от дома и в котором был очень скромный конкурс. Удобно, просто и реалистично. А он уехал в далекий Свердловск, казавшийся мне тогда местом с другой планеты. Несмотря на серьезный конкурс, легко поступил в архитектурный. «Хочу строить большие города. Для совсем другой новой жизни», – говорил он, когда звонил мне со свердловского главпочтамта. Рассказывал о геометрии, функциональности и исключительной образности зданий, доставшихся Свердловску от эпохи конструктивизма. Учился он хорошо, но через год вдруг понял, что это не совсем его. Быстро поменял планы и подал документы в престижный Московский университет, носящий имя борца за свободу Африки. Быть студентом этого вуза я и не мечтал, хотя учился в школе лучше, да и языки давались мне намного легче. Уговаривать его не рисковать было бесполезно. Он был уверен, что у него все получится, и у него получилось. Маленькие просчитанные победы его не интересовали. Мои скромные запросы, следования родительским советам и правилам всегда вызывали у него снисходительную улыбку старшего товарища. Старшего. Я родился почти на полгода раньше. Но он всегда казался мне намного взрослее, хотя я старательно это скрывал. Часто он за нас двоих принимал решения, что-то придумывал, я придерживался его планов, даже если они мне не очень нравились. Иногда приходилось переступать через себя. Иногда не получалось.
