Июль сменился августом. Скоро снова идти в школу, а так не хочется. 19 августа, обычное августовское утро, но не для моего отца – телефонный звонок прозвенел рано, отчего я мгновенно проснулся, но к телефону первым подошёл папа. «Слушаю, Самойлов у аппарата». Молчание. «Принял, сейчас включу». На кухне зашлёпали домашние тапочки, послышались звуки вещания радио о том, что Горбачёв серьёзно болен и теперь его обязанности президента СССР будет исполнять некий Янаев; уже 2 часа как введено чрезвычайное положение на полгода и образован Государственный комитет по чрезвычайному положению. Что происходит? Снова звонок. Отец снял трубку, но в этот раз быстро собрался и, хлопнув дверью, ушёл. Отличное начало недели, блин. Я уже не смог заснуть, да и солнечный свет слепил так, что все мои попытки спрятаться, укрывшись с головой простынкой и подушкой, были тщетны. Меж тем отец прибыл в штаб полка. Подойдя ближе к помещению дежурного по штабу, он увидел, что по чёрно-белому экрану телевизора запорхали белоснежные девы в грациозном балетном спектакле «Лебединое озеро». Подобное советские граждане видели, когда в СССР хоронили Брежнева, Андропова и Черненко. Нехороший знак… А дежурный, судорожно нажимая на кнопки с обозначением советских телеканалов, получал один и тот же балет:
– Не понял, что за херня…
– Ёлы-палы, да выключи ты его, от этой мелодии меня уже тошнит!
Только начав подниматься по лестнице к своему товарищу в кабинет, отец услышал внезапное сообщение от обезумевшего оперативного дежурного: весь личный состав посадить перед экранами телевизоров, будет передано важное сообщение от правительства. Оперативный орал не переставая, добавляя через каждое слово известное матерное междометие.
– Похоже, что-то в Москве чрезвычайное произошло, – лениво сказал вслух спускающийся вниз офицер, зевнув. В штабе телефоны трезвонили бесперебойно.
– Третья мировая, что ли, началась?
– Да нет вроде.
– Может, катастрофа типа Чернобыля?
Ни то, ни другое. Государственный переворот. Отец всё же добрался до своего товарища:
– Лёш, ты что, телевизор не смотришь? В стране переворот!
– В какой нафиг стране?
– В нашей, ёперный балет!
А разве такое вообще возможно? Наверное, это шутка такая неудачная. Но сегодня вроде не 1 апреля. Нет, это действительно не розыгрыш – пришёл приказ из Главного штаба Западной группы войск о приведении военных частей в боевую готовность с соответствующими рапортами о проведённой работе. Это была большая неожиданность. Сначала даже не было понимания того, что же произошло на самом деле, и, главное, что говорить личному составу. События стали развиваться стремительно. Громкая сирена ревела, солдаты в неведении при полной выкладке ожидали худшего. На плацу спустя время появился политрук, который сообщил, что власть в Москве взяли путчисты и, возможно, понадобится исполнить свой воинский долг – лететь к ним на помощь с оружием в руках. Техника зашумела, загудела. Шум, гам, мат-перемат, БРДМ по плацу разъезжает, начальство в растерянности. А тем временем в нашей квартире, точнее у её порога, звучит голос отца:
– Марин, вставай, в Москве путч! – я резко проснулся от возгласа отца. Когда он успел вернуться?
– Плюрализм, тьфу ты! Теперь вся эта мразь полезет из своих щелей, долго не заставят себя ждать, – я узнал голос папиного сослуживца, который являлся начальником вещевого склада и был известен своими цитируемыми фразами, такими как «Бери больше, кидай дальше, отдыхай, пока летит!», а ещё был любителем баночного пива, которое он, не стесняясь, уже открыл и распивал, плюхнувшись на наш диван.
– Тише! Виталик ещё спит, – тётя Марина накинула на ходу халат, выйдя в прихожую.
– Пап, что случилось? – сонно промолвил я, потирая глаза из-за того, что не выспался.
– Не для твоих ушей разговор, иди погуляй! – давненько я таким отца не видел.
На самом деле меня это вообще не интересовало, потому я решил вернуться обратно в постель и попытаться досмотреть сон. Ввиду того что это происходило очень далеко и повлиять на что-то, находясь здесь, никто из взрослых не мог, им только и оставалось, что громогласно причитать да выкуривать сигарету за сигаретой из пластиковой пачки Philip Morris. Что будет дальше? Размешивая сахар и при этом громко постукивая ложкой о стенки кружки, взрослые следили за происходящим на экране телевизора. У всех точно так же шло «Лебединое озеро», словно с опцией «повтор на бесконечное время», что весьма дезориентировало. Позже показали каких-то дядек за длинным столом. Это и были те самые члены ГКЧП, решившие провести пресс-конференцию. Отцу было очень неприятно, он не мог ничего сделать для своей Родины, на верность которой давал клятву, но виду не подавал. Для меня слово «война» было чем-то абстрактным. Что-то невесомое и пугающее, но обязательно не касающееся меня и моих близких. В дверь постучали. Отец открыл, зашёл солдат и доложил, что «приказ министра обороны в шесть часов всем должностным лицам быть на телефоне в своих кабинетах».
– Это всё?
– Так точно!
– Мля, только собрался поесть… Свободен, боец, – отец повернулся к своему боевому товарищу, глубоко вздохнув, сказал, – Ну чё, Саныч, пошли.
Ночевать он в тот день остался в штабе. Тётя Марина продолжала смотреть телевизор до ночи в ожидании новой информации о происходящем. Новости до нас доходили с большим опозданием. Никаких официально подтверждённых сведений не было ни от кого, а по телевизору ничего толком не объясняли, поэтому среди взрослых бродили страшные, но сомнительные слухи. Утром не хотелось вставать с постели. Меня накрыло чувство, что танки добрались до улиц Майнингена. Я рисовал у себя в голове, как эти огромные боевые машины стоят на дорожных автомагистралях, где до них ездили автомобили и переходили по пешеходной зебре люди. Бр-р-р-р, какой ужас.
Благо всё обошлось. Буквально через пару дней Горбачёва освободили, после чего он объявил проигрыш ГКЧП как величайшую победу перестройки. Те трагические и наполненные драматизмом 72 часа для страны я провёл на немецкой земле. А атмосфера, которая царила тогда, представляла собой господство страха и тягости от ожидания и неизвестности. И вообще, что это такое было? Казалось бы, какие-то 3 дня изменили Советский Союз и потрясли весь мир. Кто стал возвращаться с каникул к новому учебному году, ничего внятного не рассказывал. Более-менее отчётливую картинку я собрал только у тех, кто был в Москве, – про появление из ниоткуда бронетехники вокруг Кремля и на Манежной площади, про баррикады и толпы людей у Дома Советов и мелькание везде странного бело-бирюзово-красного флага.
Ох, как бурно закружились события первых дней после путча! Стоило только посмотреть вернувшийся в эфир выпуск новостей – закрытие и опечатывание райкомов КПСС… Всё ещё несут траурные букеты на место гибели трёх москвичей в путче… Президент Горбачёв слагает с себя полномочия генерального секретаря ЦК КПСС… А сколько эмоций вызвал сюжет про снос памятника Дзержинскому в Москве. Удивительная вещь – насколько легко стало поддаваться разгрому то, что называется «советской властью», которое все и каждый, даже противники, считали незыблемым и непобедимым феноменом. Но зато мы теперь не «империя зла» и можно не переживать за наступление ядерной зимы. От этой мысли даже настроение повысилось. Теперь войны точно не будет.
Вот и кончилось лето. Наконец-то стало известно о месте передислокации нашего полка – личный состав собирались перевести в украинский город Белая Церковь. Отец не захотел присягать на верность этому новоиспечённому суверенному государству и решил вернуться в родной Ростов-на-Дону, даже ценой риска потери всех привилегий для военных. Хотя папа по этому поводу не сильно истязал себя. Он уже тогда принял решение, что надо завязывать с военной службой. После откровенного разговора с кадровиками в строевой отец понял, что вариантов у него немного: перспектива быть переброшенным если не в Украину, то в какой-нибудь далёкий Сибирский военный округ, либо же вообще попасть под сокращение с досрочным увольнением из рядов вооружённых сил. О втором варианте развития событий давно шептались между собой другие военнослужащие, у которых, как и у отца, срок контракта подходил к концу. Конечно, стабильная жизнь в новой Германии выглядела намного привлекательнее, чем измученный экспериментами в области политики Союз. Но, к сожалению, возможности остаться здесь легально не было – как отец ни пытался, выше головы не прыгнешь. Если бы всё сложилось в нашу пользу, на этом мой рассказ здесь бы и закончился – никому не интересно было бы читать про спокойную размеренную жизнь без особых приключений.
