У Ивана-дурака из народных сказок вообще не жизнь, а сплошная «халява», эдакий счастливый лотерейный билет, своего рода «неразменный пятачок», как у братьев Стругацких. Улыбался, зубоскалил, а в результате – как минимум полцарства, жена – царевна с хорошими перспективами, тесть – подкаблучник и народная любовь. За какие такие заслуги все эти «нетрудовые доходы»?

Про Емелю говорить и вовсе неловко. Он на нашей народной, постыдно знаковой печи не только спал, он на ней перемещался! «Роллс-ройс» в отечественном исполнении. Жил Емеля типичным щучьим Альфонсом, а со временем пожилая патронесса пристроила милого друга в новые заботливые руки. Передала, как эстафетную палочку, в приличную царскую семью. За что?!

Подобный способ препарирования народного фольклора говорит о крайней недоброжелательности исследователей, не более. Все можно обмазать цинизмом, как забор дегтем, и не заметить при этом, что в наших героях симпатичны юмор, предприимчивость, азарт, смелость, доброта и многие другие ценные качества. Ни один народ не откажется от такого «джентльменского набора», никогда не сочтет его показателем душевной и физической лени. Да, кстати, о Емеле. Щуку-то он, в конце концов, поймал сам, личным крестьянским трудом.

Труд, и крестьянский в том числе, никогда легким не был. Неудивительно поэтому, что веками жила сказочная мечта об отдыхе, удаче, хоть каком-то послаблении в тяжелых ежедневных обязанностях. Мечта эта воистину интернациональна, и сказки всех народов мира звучат в унисон. В Германии и Скандинавии от щук помощи не ждали. Там были другие волшебные помощники, вот и все!

У европейцев была популярна народная игра «поймай гнома». Гномы, как знают все приличные люди, обязательно имеют многочисленные клады – горшочки с золотом.

Естественно, что во многих сказках главный герой (сам – бедный, жена – бедная, семеро детишек – один другого бедней) бродил ночью по лесу в местах преимущественного обитания гномов с надеждой поймать хотя бы одного. Уже потом гнома надо было пытать, щекотать, обманывать, чтобы он откупился золотым горшком. В этом деле, как следует из североевропейских сказок, были свои чемпионы и народные герои. Кстати, запытывать щуку Емеле не доводилось. А вот в шотландском фольклоре есть и такой момент: замучил главный герой гнома насмерть. Перестарался.

А солдат из андерсеновского «Огнива»?[209] Как же мы про солдата-то забыли! Огниво, конечно, не щука, не скатерть-самобранка, не печь, но итог тот же – богатство, принцесса и королевство в придачу. Ничего не напоминает? Или Ганс-чурбан из германского фольклора, да заодно из собрания сказок Андерсена, – великий сказочник взял народный сюжет, облагородил его, сделал литературную сказку…[210] Но о чем? О чудесном получении героем тех же принцессы, полуцарства и кучи золота на халяву.

Что касается Ивана-дурака, то в европейском фольклоре было достаточно своих «бедных Йориков», и никто их ни глупыми, ни ленивыми не считал. Напротив, очень тяжелая и опасная у них получалась жизнь.

К сожалению, для русской культуры характерно иронично-критическое отношение к самим себе, своей истории и достижениям. С одной стороны, это неплохое качество, своеобразная гигиена души, благодаря которой делается прививка от зазнайства, спеси и мании величия. Но как известно, «лекарство от яда отличается дозой».

Самокритику не надо доводить до самобичевания! Сказал как-то Пушкин: «Мы ленивы и нелюбопытны» – и мы эти слова приняли как приговор. Да, поганый народ. Ленивый, нелюбопытный – ни тяги к знаниям тебе, ни ума. Этому печальному диагнозу вторит из-за границы мощная группа поддержки: «Лентяи, лентяи, лентяи!» Они не клевещут, просто цитируют «наше все». Тут мы и повесили носы, сгорбились от стыда – лентяи. А еще припомнили и Емелю, и Ивана-дурака, и работу, которая «в лес не убежит»… Ну, полно, господа, убиваться!

Александр Сергеевич, конечно, «наше все», достояние отечественной и мировой культуры, но далеко не каждое его высказывание было историческим и объективным. Ведь он и с женой разговаривал, и с друзьями, и с детьми. Деловые переговоры вел с издателями, при этом раздражался непременно и спорил о гонорарах – кормилец большой семьи, куда деваться. О ком говорил Пушкин – «мы»? Кого имел в виду? Арина Родионовна оплошала или придирчивый цензор довел? Может быть, просто паршивое настроение случилось, и все вокруг стало «…и кюхельбекерно, и тошно»?

В любом случае, совершенно недопустимо изымать пушкинские выражения из контекста его жизни, в которой он всегда проявлял и самый горячий патриотизм, и много уважения к русскому народу, и внимание к его истории. Не стоит вечно использовать эту фразу для иллюстрации мифа о бесконечной отечественной лени.

Мы уже много писали о Маржерете. Казалось бы, трудно извлечь из его труда что-то о трудовой этике русских. Но при желании – получится. Как из поговорок получается, так и из книги Маржерета получится. Часто именно его называют европейцем, который первым уловил, что русские не умеют работать.

Это неверно даже фактологически, – за полвека до Маржерета о русских лентяях писывал Герберштейн, за 30 лет – Штаден. Но почему-то требуется именно он.

Вообще-то воспоминания Маржерета не вызывали у европейцев ощущения рассказа о чем-то необыкновенном. Все, о чем писал Маржерет, – смерть Ивана Грозного, характеризуемого как страшный тиран, трагедия Бориса Годунова, «чудесное воцарение» Лжедмитрия I, вооруженные поляки в Москве, гибель самозванца, голод, мятежи, кровавые сражения, начало иностранной интервенции, внутренние распри, борьба за власть в огромной стране, – все это читатель того времени в лучшем случае видел «из собственного окна», а в худшем – испытал на себе.

Действительно, на глазах первых читателей Маржерета совершилась смерть Карла IX, одного из организаторов Варфоломеевской ночи, гибель клана герцогов Гизов, убийство последнего Валуа-Генриха III, «счастливое воцарение» Генриха Бурбона, голод, мятеж, крестьянское восстание на юге страны, введение испанского гарнизона в Париж, анархия, ожесточенная борьба за власть.

К началу XVII века во Франции уже около 40 лет продолжались гражданские и религиозные войны. За это время государственная и территориальная целостность Франция находилась под угрозой много раз. В стране действовала полицентрическая система власти. Кроме короля, некоторые области управлялись Католической лигой, другие подчинялись гугенотам, во главе которых стоял Генрих Бурбон (будущий Генрих IV), и, наконец, в Париже действовало «местное самоуправление».

Кровавые битвы между единоплеменниками, выступавшими под различными политическими и религиозными знаменами; восстания крестьян и горожан против сеньоров, королевской и местной власти; грабежи и убийства, производимые наемными отрядами, приглашенными на помощь враждующими группировками; полная деградация и распад политической власти, и, как следствие этого, развал и анархия в стране; физическое истребление мирного населения в ходе военных действий, вымирание целых округов вследствие страшных стихийных бедствий, голода, эпидемии – вот какую картину наблюдали читатели книги Маржерета на протяжении многих лет в своей собственной стране.

Неоднократные покушения на короля Генриха и, наконец, его демонстративное убийство в 1610 году, через три года после публикации книги Маржерета, показывали в достаточной степени кризис и политическую слабость центральной власти. Именно в силу исторических, политических аналогий книга была интересна своим читателям XVII века.

Вероятно, немало измученным французам отрадно было сознавать, что не только у них в государстве бывают времена, малопригодные для жизни.