Но у этого владельца кафе всё было заведено на свой лад. То, что с самого открытия дело не то чтобы заладилось, язвило его самолюбие. Прежде чем он купил заведение, клиенты здесь были все сплошь белые, а теперь белые дорогу сюда позабыли, если не считать пропащих девчонок из Канавы. Он подмечал, что белые заглядывают внутрь – но стоит им увидать черных парней, их и след испаряется. Хорошо одетые сенегальцы, захаживавшие сюда, уверяли его, что белые обходят его кафе стороной не из-за предрассудков, а потому что чернокожие, которые тут прохлаждаются, все как один грязные вонючие оборванцы. Хозяин подчеркнул, что чувство его не обманывает – дело в предрассудках. Белым людям, неважно какой национальности, не по вкусу, когда черные процветают.
Владелец кафе неколебимо стоял за «Черную расу» еще и потому, что торговать журналом ему пытался отсоветовать какой-то обрюзгший боров, некогда колониальный чиновник, который теперь вроде как пытался способствовать благоденствию коренных жителей Марселя. Этот белый господин убеждал хозяина, что негры, издающие «Черную расу», копают под Францию, и их изданьице следовало бы запретить, а самих изловить и бросить в тюрьму. Хозяин сказал ему тогда, что они не в Западной Африке – там, он слыхал, местные власти запретили распространять «Негритянский мир»[21], – а в Марселе, и уж тут-то, смеет надеяться он, никто ему не указ в том, как распоряжаться собственным кафе. Хозяин уверял, что господин чиновник покинул кафе даже не простившись, со всей возможной поспешностью и бесцеремонностью.
– Вообразил, что он в Африке, – взорвался хозяин. – Он хотел всё обо мне вынюхать. Влезть в мои бумаги. Точно полицейский! Кабы не бизнес, показал бы я ему свою черную метку, ух показал бы. Хотел даже выузнать, каким это образом я подзаработал деньжат в Америке. Я ему сказал, что во Франции не заработал бы их до скончания времен.
– Чувство было такое, точно ко мне залез взломщик, – продолжал он. – В Америке ни один белый ни разу не совал нос в мои дела. Но эти французы хуже легавых. Хотят всего тебя как облупленного знать, особенно если ты черный. Я им покажу, что не так-то прост.
Чуть позже один марселец, бывший в услужении у давешнего джентльмена, рассказал хозяину кафе, что человека этого чрезвычайно оскорбило то, как хозяин обращался к нему «начальник», то, что, сняв для приветствия кепку, он потом надел ее снова, вместо того чтоб стоять с непокрытой головой, и то, что развалившийся в кресле сенегалец не поприветствовал джентльмена как следует при его появлении.
Хозяин развернул верхний экземпляр «Черной расы» и начал читать, а сенегальцы сгрудились вокруг с одобрительным ропотом и той легковесной доверчивостью, которую испытывают невежественные люди по отношению к печатному слову. Хозяин прочел им вот о чем:
о молодых неграх, которых принудительно забривают в новобранцы, так что они вынуждены покидать дома и бежать в Британскую Африку;
о колониальных чиновниках, которые за одну и ту же работу платят неграм меньше, а белым больше;
о принудительном труде туземцев – ведь они предпочли бы жить размеренно, как привыкли, а не надрываться за гроши;
о туземках, которых насилуют белые, и об унижении их мужей;
о порках;
о подростках, которых кастрируют за воровство;
о том, как увечат местных вождей;
о том, как истребляют коренных жителей…
– …Вот что творят с неграми в колониях, – подытожил хозяин.
Матрос-сенегалец, казалось, был совершенно раздавлен этим чтением. Хозяин говорил дальше, теперь уже об Африке для африканцев, о правах негров, после чего вдруг принялся петь дифирамбы американской культуре. Из Америки он вернулся, вдохновленный двумя причудливо ужившимися в нем идеями: движением Маркуса Гарви «Назад, в Африку» и великолепием американского прогресса. Свою речь он заключил по-английски, обращаясь к тем из слушателей, кто говорил на этом языке:
– В Америке у негров есть шанс. Вот что пытается вдолбить им в головы Маркус Гарви, да только они всё пропускают мимо ушей…
– Да что за глупости! – воскликнул Банджо. – Гарви и был тот единственный ниггер с шансом улучшить жизнь себе и всему народу – славно же он им воспользовался, угодив в тюрьму! Гарви вытащил билет белого человека и профукал его. Белый спустил ему веревку – знай себе хватайся да лезь наверх, так нет же, он скрутил петлю и повесился. Когда одна белая морда уступает другой место под солнцем – ясное дело, имеется в виду, что тот второй это оправдает, выбьется в губернаторы или президенты, а когда удача выпадает чернокожему – говорю вам, шеф, – пожалуйста, Гарви и не заслужил ничего, кроме как хорошего пинка под зад, что, собственно, и получил.
– Гарви был что надо для всех негров, – повернулся хозяин к Банджо. – Для американских, для европейских, для африканских. Ты понятия не имеешь, о чем болтаешь. Вот почему французы и британцы не давали газете Гарви, «Негритянскому миру», ходу дальше Африки. Всё потому, что он у них пытался оттяпать больше, чем они готовы были давать.
– Не так уж много ему и досталось, как по мне, – сказал Банджо. – Он небось мнил себя, вот как вы его мните, эдаким Моисеем, или Наполеоном, или Фредериком Дугласом, а сам был обыкновенный дурень, ниггер с луженой глоткой.
– Вот из-за таких, как ты, негры и в жопе, – ответил бармен. – Никакого уважения к тем, кто пытается вытащить народ из болота. У американских негров есть такие возможности, которые никому из наших во всём мире и не снились, да только большинству из них наплевать, знай себе языками чешут и в ус не дуют, вроде тебя.
Банджо причмокнул и, глядя на бармена, скосил глаза к носу.
– Ладно, приятель, погнали отсюда, – сказал он Рэю.
На улице он заметил:
– Надо же, прибрал к рукам заведение, а сам весь исхудал, ни дать ни взять комар. Видал, как щеки ввалились! Небось так трясется над деньгами, что и на склянку меда не разорится. Но ты-то что ж отмалчивался, Рэй? Я-то думал, у тебя в кончике мизинца больше мозгов, чем у двадцати ниггеров вроде этого, который только-только из джунглей выпрыгнул.
– Я предпочитаю слушать, – откликнулся Рэй. – Знаешь, когда он читал эту газету, мне казалось, что я слушаю про Техас или Джорджию, только по-французски.
– А ты, красавчик прилизанный, – захихикал Белочка. – Видал, что у него на голове? Вся шевелюра выпрямлена, волосок к волоску!
– Всё одно, с первого же взгляда видать африканского негра, – презрительно заметил Банджо. – Племя мумба-юмба как есть!
– Перестань! – сказал Рэй. – Что ты, Банджо, тявкаешь, как гиена! Он такой же, как и прочие негры из Штатов и из Вест-Индии.
– Ну уж не из Штатов, брат. Из этих вест-индских обезьян – может быть…
– Сам ты обезьяна, сын осла, мать твою за ногу! – заорал Белочка, высвобождаясь из лохмотьев, бывших некогда пиджаком. – Да я любому ниггеру уши начищу, пусть посмеет только назвать меня обезьяной!
– Ох, прости, приятель, мне казалось, ты говорил, что сам американец. Откуда ж я знал, что ты из этой самой Вест-Индии. Надень пиджак. Мы все – я, ты, Имбирёк и Мальти – мы все прямо как земляки. И цапаться нам нечего.
– Но этот твой новый дружбан, он ведь тоже из Вест-Индии, – маленький, жилистый забияка-Белочка остывал так же скоро, как заводился.
Банджо замахал на него рукой.
– Да он же совсем другого разбора, сам не видишь, что ли.
На Бомжатнике они повстречались с Мальти и Латной.
Латна раздобыла у индийского стюарда с бомбейского корабля мешочек с порошком карри и отличный кусок баранины – и задумала устроить пир.
– Эге, да ведь всё и так уже роскошнее некуда, – воскликнул Банджо. – Я думал о тебе, Латна.
– И я о тебе, – откликнулась она. – Давненько ты не появляться.
– Да сама знаешь, как оно бывает, когда мы с ребятами всю ночь пьянствуем и байки травим.
– Заг’лявшего п’туха выдв’рили из с’седского к’рятника, и он с н’дутым видом в’звращается на з’конный н’сест, – добавил Мальти.
