Эдварда Тюлейна починили, то есть буквально сложили заново, почистили, отполировали, одели в элегантный костюм и посадили на высокую полку, чтобы он был на виду у покупателей. С этой полки вся мастерская кукольника была как на ладони: и лавка, и рабочий стол Люциуса Кларка, и окна, за которыми остался внешний мир, и дверь, через которую входили-выходили покупатели. С этой полки Эдвард однажды увидел Брайса. Мальчик открыл дверь и остановился на пороге. В его левой руке ярким серебром сияла губная гармошка – её освещало лившееся сквозь окна солнце.

– Юноша, – строго сказал Люциус, – напоминаю, что мы с вами заключили сделку.

– А что, мне и посмотреть на него нельзя? – Брайс вытер нос тыльной стороной ладони, и от этого знакомого жеста сердце Эдварда захлестнуло волной любви и утраты. – Я просто хочу на него посмотреть.

Люциус Кларк вздохнул.

– Посмотри, – сказал он. – А потом уходи и больше не возвращайся. Ещё не хватало, чтобы ты тут околачивался каждое утро и скорбел о том, что потерял.

– Хорошо, сэр, – сказал Брайс.

Люциус снова вздохнул. Он встал со своего рабочего места, подошёл к полке, где сидел Эдвард, снял его и издали показал Брайсу.

– Привет, Бубенчик, – сказал Брайс. – Хорошо выглядишь. А последний раз, когда я тебя видел, ты выглядел ужасно, у тебя голова была вся разбита и…

– Он снова как новенький, – сказал Люциус. – Я же тебе обещал.

Брайс кивнул. И вытер рукой под носом.

– А подержать можно? – спросил он.

– Нет, – ответил Люциус. Брайс снова кивнул.

– Скажи ему «до свидания», – сказал кукольник. – Я его починил. Спас. Ты должен сказать ему «до свидания».

«Не уходи, – мысленно просил Эдвард. – Я не выдержу, если ты уйдёшь».

– Тебе пора, – сказал Люциус Кларк.

– Да, сэр, – сказал Брайс. Но по-прежнему стоял неподвижно, глядя на Эдварда.

– Иди же, – сказал Люциус Кларк. – Уходи! «Ну, пожалуйста, – просил Эдвард. – Не уходи». Брайс повернулся. И вышел из лавки кукольника.

Дверь закрылась. Звякнул колокольчик.

И Эдвард остался один.

Нy, объективно он, разумеется, был не один. В мастерской Люциуса Кларка было полным-полно кукол: куклы-дамы и куклы-пупсы, куклы, чьи глаза открывались и закрывались, и куклы с нарисованными глазами, а ещё куклы-королевы и куклы в матросских костюмчиках.

Эдвард никогда не любил кукол. Противные, самодовольные, всё время щебечут ни о чём и к тому же ужасные гордячки.

Он ещё больше укрепился в этом мнении благодаря соседке по полке – фарфоровой кукле с зелёными стеклянными глазами, красными губками и тёмно-каштановыми волосами. На ней было зелёное атласное платье до колен.

– А кто ты такой? – спросила она высоким, писклявым голоском, когда Эдварда посадили рядом с ней на полку.

– Я кролик, – ответил Эдвард.

Кукла пискляво хихикнула.

– Ну, тогда ты попал не по адресу, – сказала она. – Здесь продают кукол, а не кроликов.

Эдвард промолчал.

– Убирайся прочь, – не унималась соседка.

– Я бы с радостью, – сказал Эдвард, – но совершенно очевидно, что сам я отсюда не слезу.

После долгого молчания кукла произнесла:

– Надеюсь, ты не рассчитываешь, что тебя кто-нибудь купит?

И снова Эдвард промолчал.

– Люди приходят сюда за куклами, а не за кроликами. И им нужны либо пупсики, либо элегантные куклы вроде меня, в красивых платьях и чтобы у них открывались и закрывались глаза.

– Мне вовсе не нужно, чтобы меня купили, – сказал Эдвард.

Кукла ахнула.

– Ты не хочешь, чтобы тебя купили? – изумлённо повторила она. – Не хочешь, чтобы у тебя была маленькая хозяйка, которая тебя любит?

Сара-Рут! Абилин! Их имена пронеслись в голове Эдварда, как ноты какой-то печальной, но сладкой музыки.

– Меня уже любили, – ответил Эдвард. – Меня любила девочка, которую звали Абилин. Меня любили рыбак и его жена, меня любили бродяга и его собака. Меня любил мальчик, который играл на губной гармошке, и девочка, которая умерла. Не говори со мной о любви, – сказал он. – Я знаю, что такое любовь.

После этой пылкой речи соседка Эдварда наконец заткнулась и молчала довольно долго. Но она не преминула оставить за собой последнее слово.

– И всё-таки, – сказала она, – я считаю, что тебя никто не купит.

Больше они друг с другом не разговаривали. Через две недели какая-то старушка приобрела зеленоглазую куклу для своей внучки.

– Да, да, вон ту, – сказала старушка Люциусу Кларку. – Вон ту, в зелёном платье. Она очень хорошенькая.

– Разумеется, – сказал Люциус. – Прелестная кукла. И он снял её с полки.

«Что ж, прощай, скатертью дорога», – подумал Эдвард.

Место рядом с ним некоторое время пустовало. Шли дни. Дверь в магазин-мастерскую то открывалась, то закрывалась, впуская то ранний утренний, то поздний закатный свет, и каждый раз сердца кукол вздрагивали. Каждая думала, что на этот раз дверь широко распахнулась, впуская того самого человека, который пришёл именно за ней.

Один Эдвард ничего и никого не ждал. Он даже гордился тем, что он никого не ждёт, ни на что не надеется и сердце не ёкает у него в груди. Он гордился тем, что его сердце молчит, бесстрастное, закрытое для всех.

«Я покончил с надеждами», – думал Эдвард Тюлейн.

Но однажды в сумерках, перед тем как закрыть магазин, Люциус Кларк посадил рядом с Эдвардом новую куклу.

– Нy, вот вы и на месте, миледи. Знакомьтесь, это ваш сосед-кролик, игрушечный кролик, – сказал кукольных дел мастер и ушёл, выключив в помещении все светильники.

В полумраке Эдвард смог рассмотреть голову куклы, которая, как и его собственная, была, видимо, когда-то разбита, а потом склеена вновь. Всё лицо куклы было испещрено трещинами. На ней был детский чепчик.

– Здравствуйте, – сказала она высоким слабым голоском. – Очень рада с вами познакомиться.

– Привет, – сказал Эдвард.

– Вы здесь давно? – спросила она.

– Уже много месяцев, – сказал Эдвард. – Но мне всё равно. Для меня что одно место, что другое – всё едино.

– А для меня нет, – сказала кукла. – Я прожила уже сто лет. И за это время я побывала в разных местах: и в райских, и в совершенно ужасных. Через какое-то время начинаешь понимать, что каждое место интересно по-своему. И на новом месте ты сама становишься совсем другой куклой. Совершенно другой.

– Вам сто лет? – не поверил Эдвард.

– Да, я очень старая. Кукольник это подтвердил. Пока он меня чинил, он сказал, что мне по меньшей мере сто лет. По меньшей мере. А на самом деле, может быть, и больше.

Эдвард припомнил всё, что произошло с ним за его куда более короткую жизнь. Сколько же всего случилось с ним за это время!

А если жить па земле целых сто лет?

Что ещё может со мпой стрястись?

Старая кукла промолвила:

– Интересно, кто придёт за мной на этот раз? Ведь кто-то обязательно придёт. Всегда кто-то приходит. Кто же будет на этот раз?

– А мне всё равно, – отозвался Эдвард. – Пусть даже никто не придёт. Всё равно…

– Ужасно! – воскликнула старая кукла. – Как можно жить с подобными мыслями? В такой жизни нет никакого смысла. Внутри должно жить ожидание, предвкушение. Надо жить надеждой, купаться в ней. И думать о том, кто полюбит тебя и кого ты полюбишь в ответ.