– Когда дойдет до вбивания здравомыслия в головы, – рассмеялся Боулз, – буду знать, к кому обратиться.
– Ко мне, – подтвердил Тарбуш, – а я обращусь к «пинкертонам».
– Лучшее агентство в США для найма мускулистых ребят, – согласился Боулз.
Герцог Паджетт изучил тыльную сторону своих пухлых пальцев.
– Никто из этих профсоюзных мерзавцев и на минуту не задержится в городе, всем ясно? – Он повернулся ко мне.
Я чуть не подпрыгнула от мысли, что он заметил мое волнение при упоминании «пинкертонов» и профсоюзных мерзавцев. Что, если мой отец в опасности? Мне хотелось предупредить его или рассказать все К. Т. Но я не могла позволить себе потерять пять долларов в неделю. Я оказалась в ловушке родственных чувств и привязанностей.
– Нельзя ли принести джентльменам еще кофе? – спросил герцог.
– О, боншуур, Сильви, – произнес, сияя, Боулз. – Комент аллей ву?[70]
– Bien, merci[71]. Спасибо, сэр.
Герцог рассмеялся.
– Ох уж эти девчонки. Жена не может без своих французских мадемуазелей.
– Моя жена заговорит до смерти даже слона, – заявил полковник.
– И у моей в подругах целая стая говорливых гусынь, отвечаю, – поддержал Тарбуш.
Мужчины громко расхохотались. Я разливала кофе и раздумывала, что произойдет, если случайно пролить кипящую жидкость им на брюки. Представляю, как они вскочат и загогочут, словно стая гусынь. Зернышко негодования во мне росло.
На следующий день я печатала корреспонденцию Инги в оранжерее.
– Юная леди! Неужели необходимо производить столь адский шум? – в дверях появился герцог с сигаретой в зубах.
– Простите, сэр, я печатала…
Он потер голову и сунул сигарету в горшок с папоротником.
– Извините мою вспыльчивость, мисс. Я переутомился. – Он удалился с жидкой улыбочкой на лице.
– Где же мне печатать? – спросила я позже Ингу.
– Не обращай внимания, – ответила она. – Он надолго не задержится. И потом, он всегда в своей конторе на шлифовальной фабрике. Он очень озабочен финансами. И к тому же железная дорога не готова, и он не доволен. Шуми пока хочешь.
– Сколько хочешь, – поправила я.
В огромном доме стояла обволакивающая тишина, прорезаемая лишь звуком колокольчика, когда вызывали слуг, приглушенными шагами в задней части дома и бренчанием пианино Инги. В Картонном дворце ночью слышался только легкий ветер, возня животных на улице, а еще смех из мужской половины, где садовники пили виски. Доносившиеся оттуда запах табака и звон гитары наполняли темноту ощущением одиночества. Я с нетерпением ждала, когда можно будет вернуться на кухню, где я по вечерам помогала Истер Грейди, к лязгу кастрюль и грому посуды.
Правду говоря, она помогала мне больше. В то лето она научила меня печь разные вкусности. Научила готовить такие блюда, как свиной студень с кукурузной мукой, пирог со сладким картофелем, ветчину с густой подливкой, устричную начинку. Эти рецепты помогали мне почувствовать себя американкой, хотя Истер показала мне и как готовить рыбу en croûte[72], как делать roux[73] – французские блюда, о которых я раньше не слышала, для которых требовалась недельная порция масла. От Истер я узнала о том, что еду можно украшать.
– Вкус лучше, если вид красивый, – объяснила она.
– Откуда ты все это узнала? – восхищенно спросила я.
– От старой женщины из Гваделупы, что работала в Белль-Глейд, пока не хлопнулась замертво возле плиты. Дедуля генерал Паджетт заявил, что она умерла, взбивая сливки, но это случилось оттого, что он собственноручно взбил ей спину хлыстом. – Она рассекла дыню пополам огромным ножом.
Теперь я знаю о возмездии следующее: в ход идут подручные средства. Вскоре мне предстояло найти свои. У Истер была еда и кухонная утварь. Учитывая то, что мне стало известно о герцоге Паджетте, я не осудила бы ее, подсыпь она мышьяк ему в жаркое, но она не отравила его и не разбила драгоценный фарфор. Она запекала месть в яичницу.
Несмотря на перенесенные ею беды, она осталась доброй. И была сама себе госпожа. Крошечная пчелка, целый день шинкующая овощи, замешивающая тесто, моющая кастрюли. Мускулы так и играли на ее проворных руках. Она заботилась о нас. Когда Альбина простужалась или я страдала от головной боли или женских дней, у нее всегда находилось чудодейственное лекарство, какая-нибудь трава или чай. Если я роняла и разбивала тарелку, она только утешала:
– Не страшно, просто подмети.
Если миссис Наджент бранила одну из нас, Истер всегда совала нам при этом кусочек сахара в карман и озорно подмигивала. Пока мы работали вместе, я задавала вопросы и слушала ее истории: как она собирала в детстве яйца вместе с сестрой по утрам в милой Виргинии, как они плескались в реке.
– В той же реке мои мальчики играли с мастером Джейсом.
– У вас два сына? – спросила я.
– Калеб и Маркус. Жуткие были озорники. Джаспер однажды застрял посреди ручья. Совсем еще махонький был. Калеб полез за ним, чтобы вытащить. И представляешь, Маркус сунулся за ним следом, и вот уже оба мальчугана вопят от страха. И Калеб спас обоих! Схватил каждого под мышку и вытащил на твердую землю, как Моисея. – Она покачала головой и улыбнулась, погрузившись в воспоминания.
Я придумывала причины, чтобы подойти к кухонной столешнице: все время нарезала что-нибудь, лишь бы послушать ее болтовню.
– А откуда ты и твои родные? – спросила она как-то днем. – Из Канады вроде?
– Родители из Канады. А я родилась здесь, в Вермонте.
– Что готовит твоя мать?
Я рассказала: soupe aus pois, boudin, pâté chinois, ragoût de boulettes, pattes de cochon[74].
Она рассмеялась.
– Что это еще за штуковина?
– Свиные ножки.
– Паджетты такое не едят, – она снова рассмеялась. – Есть у тебя брат? Сестры?
– Двое братьев, – ответила я. – А у вас есть сестра или…
– Два брата. – Немного помолчав, она добавила: – Тилли, мою сестру, продали и увезли.
Воздух стал густым от ее слов. Словно она рассказала небылицу, обернувшуюся правдой. Словно человек-волк пролетел по воздуху в своем выдолбленном каноэ и украл ребенка, украл счастье у семьи.
– Продали и увезли, – повторила она, продолжая чистить картошку. Кожура и глазки́ падали в раковину.
Это была трагедия из ее прошлого. Личное дело. Мое воспитание и инстинкт громко кричали мне: «не суйся», но меня терзало любопытство. К. Т. Редмонд учила меня задавать вопросы, но я с трудом заставила себя применить это правило к Истер, меня удерживало что-то трудно объяснимое. Возможно, страх. Возможно, лучше ничего не знать. Лучше для меня? Или для Истер? Колечки морковной кожуры падали из-под моего ножа. Мы продолжали работать молча, но я надеялась, что рассказ сам польется из ее уст, как рецепты и советы, словно отжатый апельсиновый сок.
Через минуту она тяжело вздохнула.
– Тилли еще не исполнилось десяти, когда Паджетт продал ее. Отец герцога, генерал Паджетт. – Она выковырнула глазок из картофелины.
– Сколько вам было лет? – осторожно поинтересовалась я. – Ничего, что я спрашиваю?
– Четыре или пять, – ответила она. – Я не против рассказать обо всем. Тебе следует знать. Так я всегда и говорила господину Джейсу: не притворяйтесь, что этого не произошло. Мы видели все своими глазами.
– Видели?
– Тилли забрали у нас и продали вместе с шестью другими неграми из Бель-Глейд, чтобы оплатить карточные долги. Старик Паджетт отправил их пешком от ворот до самой Луизианы.
– Они шли пешком? Из Виргинии в Луизиану?
– Так мы слышали. – Истер нарезала картошку белоснежными кружками.
– Тилли вам не писала?
Истер уставилась на меня как на умалишенную. Она разложила картофельные кружочки словно лепестки розы, слегка перекрывая друг друга, потом залила их смесью молока и муки.
