К концу июня мы изучили гору Собачий Клык, Дивное озеро и городишко Мунстоун лучше, чем веснушки на лице друг друга. С высоты мы любовались башенками особняка «Лосиный рог», но я ни разу даже краем глаза не заметила герцога Паджетта, графини или Джей-Си. На лесопилке мы смастерили из доски качели и катались на них с Кусакой, пока тот не свалился и не набил на голове шишку размером с яйцо. В ногу мне воткнулся гвоздь, продравший ботинок. Мама полила ранку виски, боясь столбняка, но обошлось; вместо этого я лишь обожглась ядовитым плющом. И еще обгорела. От ходьбы по горам ноги мои стали обрастать мускулами, руки окрепли от охапок хвороста и ведер с водой, а еще оттого, что приходилось поднимать брата. Я стала намного тише, говорить мешало тайное постоянное щекотание в горле, словно я проглотила виноградину или целую сливу. Это было неясное желание. Думаю, желание быть замеченной, хоть я и пряталась от всех.

В «Рекорд» я держала язык за зубами, чтобы скрыть свое невежество от мисс Редмонд, окончившей колледж, знавшей американский сленг и резко высказывавшей свое мнение.

– Ты что, портновский манекен? – спрашивала она. – Говори!

– Да, мадам, – отзывалась я, начиная печатать быстрее.

– Ты просто молния за пишущей машинкой, Пеллетье, – осчастливила она меня похвалой.

Молния! Но я бывала и тупицей, и ослицей, и растяпой.

Дома я не рассказывала о мисс Редмонд, о том, как она курит, чертыхается и ходит ужинать в «Ласточкин хвост» с приезжими бизнесменами. Не упомянула я и тот день, когда напяливший для маскировки забавные фальшивые усы Джордж Лонаган, пират-большевик, принес К. Т. бутылку виски и «Книжицу красных песен»[30], призванную «разжечь пламя недовольства». Он с гордостью заявил, что амбалы компании его не узнали. Мне польстило, что он вспомнил меня.

– О, здравствуйте, мисс Пеллетье, – сказал Лонаган. – Когда же мы вдвоем помчимся в Пари?

– Когда рабочие мира станут свободными, – ответила я.

Он расхохотался.

– А вы сейчас свободны? Сходим попить шипучки?

Мне хотелось шипучки, хотелось сесть возле тележки с газировкой и потягивать напиток через соломинку. Смотреть, как Лонаган грубо затягивается сигаретой, долго вдыхая, так что пепел становится длинным столбиком, и слушать рассказы о его жизни в Пайн-Барренс в Нью-Джерси. Откуда у вас этот шрам? Мне хотелось знать, но невежливо задавать столь личные вопросы. И вместо этого я сказала:

– Мне нужно успеть на последний грузовик.

Я постеснялась сказать, что мне запрещено гулять с мужчинами, не получившими одобрения матушки. А он его не дождется. Социалист. Ее отвращение буквально подталкивало меня прямо к нему.

– Спасибо, – я старалась явно выразить свое сожаление. – Может, в другой раз.

– Тогда в другой раз, – согласился Джордж. – Передай привет Джоко и парням в Каменоломнях!

Он ушел, напевая песенку «Есть лишь одна девушка на свете». Интересно, имеется ли у него зазноба? И смогу ли я когда-нибудь стать его возлюбленной? Мне запрещали посещать «забавы и развлечения», о которых я читала в колонке Сюзи.

Лето в Мунстоуне – вечеринка, на которую мне не попасть.

По вторникам мы печатали газету. По средам я складывала тираж стопками и обвязывала. По четвергам грузила газеты на ручную тележку и везла на почту для подписчиков из других городов, и отдельно отвозила стопку в молочную лавку Бонни Линн для утренней доставки вместе с молоком. Теперь во время этих разъездов меня приветствовали по имени. Здравствуй, Сильви, привет, милая. Хал Бринкерхофф давал мне пять центов, когда я оставляла газету у него на пороге, как и подруга К. Т. Дотти Викс из пекарни. По пятницам я доставляла стопку «Рекорд» в лавку компании мистеру Коблу.

– А вот и разносчица сплетен с подстилками для птичьих клеток, – враждебно ухмылялся из-за прилавка мистер Кобл. Он, как и многие в городе, был не слишком высокого мнения о газете К. Т. Редмонд. Я слышала реплики об этой «суфражистке», «сочувствующей пролетариям». Ее это, похоже, не беспокоило, значит, и меня тоже. Число подписчиков росло вместе с населением городка. В июне приезжала сотня новых рабочих. Белые семейные палатки высились на пустых земельных участках рядом с бараками «холостяков», работавших на шлифовальной фабрике. Перед палатками сушилось на веревках белье, во дворах дымили костры. Целыми днями раздавался стук молотков.

– Ослы могут спариваться с лошадьми, – объявил за ужином Генри.

– Боже мой! – воскликнула сконфуженная маман. – Чему еще вас научат в этом городишке?

– Ловить мяч, – он продемонстрировал хватательное движение. – Джаспер Паджетт привел вчера негра показать нам, как ловить быстрые мячи.

– Джаспер Паджетт? – навострила я слух.

– Надо же, – воскликнула мать. – Un negre icitte?[31]

– Он шеф-повар на личном поезде герцога, – объяснил Генри. – И раньше был питчером в негритянской лиге. Он сказал, что я питчер-левша!

Папа фыркнул.

– Парнишка босса снимает галстук, чтобы поиграть в мяч.

Он жеманно улыбнулся, пародируя сына герцога.

– Нам построили новую бейсбольную площадку, – похвастался Генри. – Вчера графиня участвовала в церемонии открытия. Перерезала ленту.

– О, графиня, – повторил папа. – Леди Щедрость, ангел гор.

– Святая женщина, – добавила мама. – Говорят, осенью она ездит по городку и всем раздает яблоки.

– А зимой улетает на юг, как белые гуси, – вставил отец. – Бейсбольная площадка? Ба. Бриллиант на ее мизинце стоит как целая больница или зарплата всех работников каменоломен. А попроси мы оплатить сверхурочную переработку, нас называют большевиками.

Я слышала много разговоров о большевиках в темноте за хижинами в то лето: мужчины шептались про переработки, мой отец и Дэн Керриган совещались с ними на веранде. Но ничего определенного сообщить К. Т. я не могла, только слухи о создании профсоюза и забастовках. Вместо этого в «Мунстоун сити рекорд» напечатали новость об открытии новой бейсбольной площадки, присовокупив простой вопрос от редактора:

Я беспокоилась, что отец увидит заметку и догадается: это я передала его размышления на тему больницы в новостной отдел. Но втайне я гордилась тем, что мисс Редмонд напечатала их в газете. Она частенько бранила меня за пролитую краску и опечатки из-за небрежного обращения с прессом. И такие вот знаки одобрения со стороны редактора здорово поднимали мой дух.

Вскоре после празднования Четвертого июля я катила тележку с газетами по Паджетт-стрит. Навстречу мне в белом летнем платье шла мисс Гейдж, моя учительница. Теперь с легкой руки моей начальницы я считала ее простушкой.

– Сильви? – В руках она несла чемодан и поставила его на тротуар, чтобы меня обнять. – Я надеялась встретить тебя! Не хочешь подработать летом?

– У меня есть работа в газете.

– Да, но это настоящая вишенка. Это увлекательно! Должность в шато!

– В «Лосином роге»?

– Мистер Боулз спрашивал, не хочу ли я поработать секретаршей графини. Ей нужен помощник, говорящий по-французски. А он знает, что я немного «парль». Но я не могу принять предложение – выхожу замуж! – Она мило сморщила носик.

– Поздравляю! – сказала я так, словно она выиграла приз.

– Так что мадам графине нужна помощница на лето. Ее постоянной секретарше пришлось внезапно уехать. И я подумала о тебе, Сильви.