Когда основная масса несметной орды достигла башни, то она хлынула через остатки стен уже по всему периметру. Теснясь в толчее и давке, сбивая друг друга с ног, сталкивая друг друга в высохшую запруду, люди роились на террасе, поток тел продавливался сквозь галерею, в направлении открытой двери северной стороны. Только единственный участок противостоял бесконечной волне. Чуть пониже террасы, между рухнувшими балконами и разрушенной стеной, небольшой клочок земли занимали густые заросли крепкого терновника. Листва и колючки образовывали сплошную непроницаемую и непреодолимую стену, и люди старались держаться от нее подальше, боязливо косясь на вплетенные в колючие ветви цветы белладонны. Большинство из них было слишком занято высматриванием, куда бы поставить ногу при следующем шаге среди вывороченных каменных плит. Они не вглядывались в гущу зарослей терновника, где бок о бок стояли две каменные статуи и смотрели из своего укрытия куда-то вдаль. Большая из фигур представляла изваяние бородатого мужчины в сюртуке с высоким воротником и с тростью в руке. Рядом с ним стояла женщина в длинном платье. Ее тонкое лицо не тронули ни ветер, ни дождь. В левой руке она держала одинокую розу, лепестки которой были так тщательно и тонко вырезаны, что казались прозрачными.

В миг, когда солнце сгинуло за домом, последний луч скользнул по разбитым вдребезги карнизами на секунду осветил розу, отразился от лепестков, бросил блики на статуи, высвечивая серый камень, так что какое-то неуловимое мгновение его нельзя было отличить от живой плоти тех двоих, кто послужил для статуй прототипом.

6. Леввей, прозванный Фаддеем

И мы могли бы вести войну

Против тех, кто против нас,

Так как те, кто против тех,

Кто против нас,

Не справляются с ними без нас

Цой

Милош пробежался скорым темпом по папочке, машинально выискивая в бисеринах рукописного текста «блох», по недосмотру допущенных нерадивым переписчиком, и ко стыду своему нашел сразу две. Беда. Ладно бы это было обычное «жи-ши», подобное государю-амператору обыкновенно без интересу, он и сам не близок грамоте, и слуг своих нижайших ею не стращает, но нет, тут упущение было смысловым, основополагающим. Заигравшийся в словесные красивости референт спутал в тексте «врагов» и «вредителей», различать которых согласно текущей государственной доктрине следовало тщательно.

Враги нынче почитались существами явными, действующими по наущению болотной знати, вредители же бывали тайными, оной знатью в наши ряды загодя подпущенными, и вредителями по недомыслию, которые хоть и гадили Желтому замку в быту по мелочи, но были покуда еще способными к деятельному раскаянию на добыче черной жижи.

Из текста же папочных листов, шелестевших теперь в руках Милоша, выходило так, что враг пробрался в податные города и там уже вовсю озорует, из чего любой дурак сделал бы простой вывод, что государева охранка вкупе с городскою вохрой совсем мышей не ловят, не в состоянии уследить за явным попранием государственного суверенитета.

Милош вздохнул и поспешил обратно в кабинет, вымарывать.

Вот так, не проследишь разом, а потом хлопот не оберешься. Переписчика на дыбу — выявлять цели и источники злоумышления, но и к тебе сразу появятся вопросики. Верховный камлатель Сало, ты куда смотрел, когда государю-амператору такое злочинное пустословие в папочке на стол подавал?

Милош аж поморщился от неприятного предвкушения. В наше время спрос с человека стал зело короткий, только посмотрит на тебя государь-амператор косо — вот уже под тобой стул и зашатался, слишком много желающих на этот самый стул. Это ж только для плебсу податного верховный камлатель — позисия шутовская, карнавальная. Вещать по спутнику разные словеса, плясать прилюдно вприсядку на обчественных собраниях, брызжа слюной и заходясь, как припадочный. Многие коллеги втихаря Милоша за то презирали, стыдоба какая, плутовской жанр, низкий. Однако кто поумнее и подальновиднее, те напротив, быстро смекали, что плевать на обчественность, плевать на зрителя, верховный камлатель — так уже при прадедушке было заведено — на деле говорит в единственное ухо: то, которое сейчас на троне.

Так уж повелось, что за всяким в нашем деле нужен догляд, камлатель правит за референтами, а кто правит за камлателем? Правильно, нет на него выше прави́ла, чем его святейшество непогрешимый-и-бессмертный государь-амператор, потому каждый спутниковый эфир, каждое публичное выступление и каждая передовица газеты «Любо» первым делом попадают на стол единственного законного цензора в государстве, где строго-настрого запрещена всякая цензура.

Милош аж вздохнул сочувственно.

Тяжела работа человека государева, но куда тяжелее работа государя-амператора. Право, если бы самому Милошу приходилось каждодневно и всенощно отсматривать собственные гранки, он бы уже давно рехнулся, но наш-то поди еще ничего, держится. Ну, пропускает, бывает, недельку-другую, удаляясь с генералом-адмиралом в погожие дни на рыбалку комаров кормить, но тут же никак не угадаешь — удалился или нет, то охранка потом в офисияльном коммюнике расскажет по спутнику, потому расслабляться ни в единый день не след, целее будешь.

Ну и главное — радиоточка радиоточкой, за обедом прослушать вполуха, но главный бенефит в позиции верховного камлателя состоял в праве на папочку, которых, как известно, в Желтом замке было заведено ровно три. От охранки, от министерства обороны и от него, верховного камлателя.

И шли те папочки по цене самородного золота, потому как ложились перед докладом непосредственно на стол государя-амператора. Как говорится, что положено на стол, то не вырубишь топором. Многие, ох многие готовы были прямо сейчас, голыми руками вырвать Милошу кадык за то, чтобы не то что получить право подложить в папочку единственный листок, а попросту заранее взглянуть, что там вообще написано.

Есть такая народная мудрость — кто предупрежден, тот вооружен. Оно, конечно, референты текут, как сито, разного рода утечки и вбросы составляли львиную долю всей внутренней политики Желтого замка, но кто знает наверное, какой референт пишет в стол, а какой — государю на стол. А вот верховный камлатель Сало, например. Знает, но не скажет.

Уф.

Утирая крупные капли пота с залысин, Милош тщательно следил, чтобы на бумаги не капнуло. Государь-амператор такого не любит, брезгует. Да и расплывись по случаю чернила, кто знает, какой эхфект сие может произвести на единственного читателя. Сакраментальное «казнить нельзя помиловать» тебе детской сказочкой покажется.

Милош, моргая подслеповато слезящимися глазками, с осторожностью помановел в воздухе листком, просушивая чернила. Теперь все звучало в точности согласно свежим постановлениям священного синода.

Убить бы гада-референта. Чуть не подвел начальство под монастырь.

Впрочем, чего на олуха злиться, Милош и сам, сколько раз бывало, сбивался с ритма, не поспевая за вечно колеблющейся линией партии и правительства. Да и не мудрено ли не уследить, это ж сколько времени нужно свободного только лишь на то, чтобы вызнать кого вчерась пинком под зад пнули и за что конкретно, это громкие посадки у всех на слуху, а сколько втихаря под шумок падает из окна служебной квартиры прямо в ловкие рученьки замковой охранки? То-то и оно, что никто толком не знает.

Кроме собственно Милоша да еще пары человечков. У него работа такая — не столько говорить, сколько знать. Знать, чтобы не сболтнуть случайно лишнего, знать, чтобы не ошибиться с наездом, знать, чтобы вовремя отъехать, ежели момент, значить, еще не подходящ. Тут, в Желтом замке, все на тоненького, для самой крохотной операсии требуется хотя бы высочайший кивок, да и то поди знай, только ли тебе государь-амператор кивнул, и если не мы дадим заднюю, то кто тогда даст заднюю? Вот то-то и оно.