Аутло-то он аутло, а покушать вкусно все любят. Поспать мягко, поелозить с телками в культурном окружении.
Но не будем судить строго, кто из нас не без греха. Это только для красного словца за забор ходят в качестве вызова обществу, противопоставляя, так-растак, себя, такого безродного, такого свободного, тлетворному эстеблишменту.
В реальной действительности пацанам и жить всякому всласть охота, и просто — жить. Это только на вид здесь в заброшке бытовает исключительное царство саморазрушения, и мало кто доживает до тех лет, когда мозги работают уже не токмо под воздействием гормональных штормов.
Да вовсе нет. Я бы вообще не сказал, чтобы среди нас вдругорядь завелись настоящие, не писаные аутло, сколько пентакли на стенах не малюй. Сюда идут каждый со своим интересом, но интерес тот недалек от самого обыкновенного желания — счастья, взаимовыручки, чувства локтя, да и попросту дурной хотелки на вечерок-вечерочек забыться, отгородить себя от постоянно хлопочущих попусту взрослых расписным забором, взобраться там на самую вершину, вот ты уже и царь горы, смотри, какая чадная, смрадная жизнь кругом, но ты же вне ее, ты выше ее, ты плевать на нее хотел!
— Штырь, подь сюды, давай, кто дальше плюнет!
Далеко летит молодецкая слюна. С пацанов станется и более прикольная забава, если вохра внизу по случаю покажется. Правда, бесполезно это все, ветром банально сдует, все эти байки пацанские про «золотой дождь» это разве что для красного словца, удаль свою пубертатную потешить. Ты сюда хоть с самострелом приходи, ни черта ты с такой высоты даже в вохровскую «буханку» не попадешь.
Впрочем, особо жестить тоже не прикольно, потому как пару раз на нас тут натуральные облавы творились. Собираются злые мужики, окружают заброшку и ну выкуривать по одному, разве что не с собаками.
А ты смотри, с третьего этажа если соскочишь, можно и кость наружу получить. Один тут такой прыгнул впопыхах, год потом в больничке под грозным родительским взглядом проторчал. Шрамы, конечно, жутковатые от того, будет, чем похвастаться перед пацанами, однако дураков такое повторять чота нет.
А что есть, так это всякая прикольная шняга. Штырь, вон, гудрон со стройки жевать повадился. Ходит с черными зубами, людей пугает. Говорит, оттяг конкретный. Ну, не знаю, я лично предпочитаю всё натуральное. Смолу, лучше, конечно, жардели, она с кислинкой идет, к зубам не липнет. Но можно и черешни, она плотнее и не так вяжет.
Набьешь полный рот этой дряни и гоняешь весь день с пацанами, пока все не разжуешь. А что, питательно, натуральное все, токсин и радионуклеид запросто из организма выводит.
Интересный способ самовыражения, если подумать. Так-то человек в любой миг собственной жизни от чего-то зависит — от обчества, от хотелок своих, и от банальных физических потребностей — в первую голову. А тут сотри какая история — ты вроде как птичка перелетная — пьешь из лужи, питаешься подножным кормом, если надо — есть пара теплых подвалов в прямой доступности. Пересидеть, переждать рядом с бомжиками. И как будто ты и правда ни в чем больше не нуждаешься, покласть тебе с высокого этажа заброшки и на родителей, и на школу, и, смешно сказать, на государя-амператора. А ведь он в своих высоких палатах поди радеет о тебе, горемыке, старается, чтобы кров у тебя был и плов. Чай и молочай. Поп и приход.
А тут ты такой, весь из себя независимый. Недаром что ни день — все новые законы против, как они это называют, бродяжничества. А что, сегодня ты бродяжничаешь, где хочешь, а завтра и вовсе свалишь, куда тебе вольно заблагорассудится? А кто государю-амператору присягать да воинский долг отдавать будет? Непорядок! Побирушек с улиц наших высоких городов тоже вона недавно прогнали, никто даже не пикнул. Как это говорится, когда они пришли за подаянием, я не протестовал, потому что я не подаю.
Да ту же вохру если взять, еще пару лет назад ее даже и знать никто не знал, видеть не видывал. Так, ходит себе старик Ромуальдыч с берданкой круг заброшки, одичалых двухголовых собакенов стращает своей колотушкою, дабы не озоровали те обло и озорно. Простые, светлые были времена! Нынче и колючку по-вдоль забора натянуть норовят, и ювеналкой стращают. Серокепочники по городам строевым маршем туда-сюда-обратно шастают, разве что не по сотне человек иной раз. Скоро их на улицах больше чем гражданских людей станет.
Только нам с того какая печаль? Смолу в зубы, пластиковую сиську ржалой воды из-под крана в рюкзак промеж баллонов, кепарик пониже натянул, чтобы не палиться, и шмыг по знакомому маршруту, перебежками, перебежками. Свободен, как ветер.
Главное, чтобы пацанва не подводила. Взять того же Штыря. Он чувак свойский в доску, на него можно положиться в любой ситуасии, предупредит при облаве, сам не сбежит, товарища прикроет. Ребзя, кто помнит, в том году Штырь мне, можно сказать, жизнь спас, игрались в сифу над машинным залом, так у меня нога соскользнула, так что я на одной руке повис. Качаюсь такой, тростиночка на сквозняке, а сам только и думаю, сколько там подо мной. Поди метров тридцать, а понизу-то всё арматура торчит. Кто меня тогда полез доставать? Штырь и полез, я за него кому хошь вдарю, держите меня семеро!
А что жрет всякую дрянь и пацанам предлагает, так то ж по-братски, чтобы не в крысу упарываться. И то сказать, только я его до неотложки через забор тащил, наверное, раза три. И главное, ты подумай, пена у него изо рта валит, а у самого при этом — улыбка до ушей. Как будто он уже там, в райских кущах чифиря гоняет.
Ну нет, думаю, туда мы токма вдвоем, такой у пацанов зарок. Куда если идем — то всем гуртом, всей ватагою.
Вы только не ошибитесь, я не дурачок какой. Подумать так, вся эта наша пацанская дружба гроша ломаного не стоит. Наступит пора — и разбежимся как родненькие, каждый в свой угол, всякий по своей дорожке. Кто хотя бы раз менял школу — знает. Дружба она до первого поворота, как только скрываетесь вы с пацанами друг ото друга из виду, сразу же оно как и не бывало. Повстречаешь порой на улице кого — о, какие люди, привет-привет, ну ты заходи. Никто никогда никуда, конечно же, не зайдет.
Да и так — что сказать, если совсем прижмет вохра, или схватят кого из наших, разве что пойдет в околоток биться, своего вынимать? Да ничуть не бывало. И родители не пустят, и сами мы не пойдем. Пацанва она друг за дружку горой только вот так, пока одна, пока кучей, пока особняком.
Тот же Штырь, его же полюбас возьмут однажды с пакетом дряни. Как есть возьмут, он покуда на тоненького бегает, но не может же ему так везти вечно, правда? «Фартовый я», повторяет Штырь. Но все это ерунда. Просто пока взрослым дядям на него пофигу. И родителям, и ювеналке, и даже вохре, даром что она за ним вечно бегает.
Так ей положено — бегать. За то ей денежное довольствие. Но коли наступит надобность следаку околоточному палку в отчете нарисовать под конец квартала, али попросту висяк какой обнаружится под бдительной инспексией из главка, тут же нашего Штыря на свет божий вынут, отряхнут от пыли и дорисуют от души в личное дело таких приключений, что свет белый не видывал. Даром что несовершеннолетний. Зато каков орел!
Живо в околотке станет не орел, а чучелко для набивания, знамо дело, видали и не такую оказию, буквально в соседнем дворе был случай. «Надеюсь, ты понял теперь, с кем не надо водиться?» — это папенька мой насупленные речи толкал, сверля мне затылок взглядом. Понял-понял, всё я понял.
И в тот же день незаметно из шкапа деньгу в полимпериала потырил. Чтобы знал, значит, как пацанов бранным словом обижать. Мы на ту деньгу сидра два ящика разом купили, на заброшку снесли да выдули в один присест, только дым коромыслом стоял.
Такие у нас тут развлечения. То футбол в бассейне охлаждения, то салочки в реактором цеху, то сифа в барботере. Каждый день как новый, каждый вечер — как в первый раз. Потому весь остальной мир с его гнилыми заботами и серыми буднями казался нам текущим мимо потоком непреходящей сансары, от которой только и бежать, что за забор.
