И тогда я дал Зузе ту единственную команду, которую она помнила. «Ищи!»

Как можно что-то найти в пустопорожнем вымороченном мире, населенном призраками? Но она искала, искала во все глаза, во все уши, подстегиваемая снедавшим нас обоих страхом. И однажды все-таки отыскала.

Ничего особенного, все те же застывшие призрачные фигуры, бормочущие себе под нос какие-то нелепицы. Все те же красные угольки столь жадных, но одновременно таких мертвых глаз. Даже эти клыки одного из призраков нас с Зузей ничуть не впечатляли. Тлен и гниль, ничего больше в них нам не виделось. Но я тоже, присмотревшись, заметил то, что почуяла прежде моя Зузя.

От них троих тянулась вдаль путеводная ниточка, которая однажды выведет нас с ней не только с проклятых болот, но и в целом — к долгожданному свету.

Мы оба, глядя на эту путеводную нить толщиной с тончайший волос, разом успокоились и стали ждать, что будет дальше.

Глава III

1. Свидригайловская банька

Почему ты еще не в тюрьме⁈

Значит, ты не опасен врагу!

Значит, ты — безобидная тварь!

Значит, ты — бесполезная мразь!

Изергиль

В самый разгар бесконечного мартабря, в привычно дождливое время, где-то под самое утро один молодой человек сухого телосложения выбрался из своей каморки, которую нанимал от жильцов в никак не именуемом здесь переулке.

Столь ранний моцион имел вполне резонную цель — благополучно избегнуть встречи с хозяйкой на лестнице. Хотя каморка его приходилась под самою кровлей пятиэтажного дома и походила более на шкаф, чем на квартиру, квартирная хозяйка, у которой он нанимал эту каморку, всегда норовила проследить его шаги. Каждый раз, при выходе на улицу, ему непременно надо было проходить мимо хозяйкиной двери, почти всегда настежь отворенной для лучшей слышимости. И всякий же раз проходя молодой человек чувствовал какое-то болезненное и трусливое ощущение, от которого он каждый раз морщился. Он был должен кругом хозяйке, потому и поднимался с утра пораньше, лишь бы не натыкаться на неприятные переговоры.

Не то чтоб он был так уж неспособен настоять на одолжении, совсем даже напротив; но с некоторого времени он пребывал в состоянии духа довольно злобном, так что опасался тотчас сорваться на крик, после чего остался бы вовсе без квартиры, а искать сейчас жилье ему было совершенно непозволительно. Он был раздражен своей бедностью, пускай ее и не стыдился; но даже стесненное состояние перестало в последнее время тяготить его, и без того склонного к ипохондрии. Бытовыми вопросами с некоторых пор он совсем перестал и не хотел заниматься. Никакой долг хозяйке, в сущности, его не беспокоил, что бы та ни замышляла против него с приставаниями о платеже, угрозами и жалобами. А вот сама по себе необходимость в общении с посторонними людьми — уже была способна поднять его ни свет ни заря.

Впрочем, лишь преодолев гудение тугой стальной пружины и захлопнув за собой парадную, молодой человек наконец почувствовал ту невозможную тревогу, и то заметное облегчение, что он только что испытал.

«На какое дело хочу покуситься и в то же время каких пустяков боюсь! — подумал он со странною улыбкой. — Это все от безделья. Лежать так днями на диване, перебирая досужие мысли, разве это дело? Устремления любые только и хороши, что своим деятельным воплощением. Взял себя за микитки, встряхнул как следует, и дуй вперед, как по накатанному пойдет. А если сомневаться да всего бояться, то никакие измышления не помогут, только хуже сделают. Судите сами, разве это серьезно? Совсем не серьезно. Выходит, одними фантазиями сам себя тешу; игрушки! Да, пожалуй, что и игрушки!»

Подумав так, молодой человек свернул по переулку, направившись к ближайшему мосту, причем сделал это скорее машинально, одною мышечной памятью, нежели по доброй воле, потому как, только уткнувшись носом в тухлую воду канала, а руками нащупав в полутьме мокрую свинцовую краску перил, он вдруг сообразил, куда его понесла нелегкая.

Первоначальные намерения его были совсем другими.

— Ай-ай, молодой человек, нарушаете, нехорошо.

— А?

Обернувшись на голос, наш герой сперва никого там не обнаружил, и лишь как следует приглядевшись, различил в туманном полумраке фигуру. Это был человек лет пятидесяти, росту повыше среднего, усатый, дородный, с широкими и крутыми плечами, что придавало ему несколько сутуловатый вид. Ко всему, в этот раз был он щегольски и комфортно одет и в виде исключения смотрелся осанистым барином, почему-то предпочтя для столь ранней встречи именно такой образ.

— Иванович, не подкрадывайтесь так ко мне! — вскинул руками юноша.

— Для вас, товарищ Тютюков, я буду исключительно «господин Иванович», — сухо уточнил мужчина. — Мы договаривались о встрече еще на вечер, я вас по каналам ловить не нанимался.

Иванович с этими словами, придерживая левою рукой суконную шляпу, склонился к каналу и смачно харкнул в его туманные глубины.

— Надеюсь, вы не топиться сюда пришли? Потому как сумки с парным мясом, по дурной местной традиции, я при вас не вижу.

— Зачем вы здесь? — огрызнулся в ответ молодой человек, поглубже запахивая худой плащ.

— Ну как же, голубчик, — господин широко, во все зубы усмехнулся, как будто того подначивая. — Спрос с вас снимать. Судите сами, на явку не явились, вскочили потом в такую рань чуть не в одном исподнем, совершили попытку, стало быть, покинуть расположение. В наше время и не за такое спрашивают. Или у вас есть как объясниться, а, Христо? Или как вас там на самом деле кличут в ячейке. «Боцман»? — названный так Тютюков при этом невольно дернул головой. — Да пусть бы хоть бубновый валет, мне наплевать. Чего молчим, давайте разговаривать, покуда с вами по-человечески беседу проводят.

— Не мог я… не получилось вчера прийти, господин хороший, — и отчего-то при этом размашисто перекрестился.

— А вот этого не надо, жалостивить меня потом будете, в совсем другом месте. Так куда же вы это направлялись, скажите на милость?

— Сам не знаю. Сомнения одолели.

— Сомнения — это хорошо, сомнения — это правильно. Вам, Христо, по возрасту положено во всяком сомневаться. Но также вам положено — и тут я особо настаиваю — при всяком возможном сомнении советоваться со своим куратором. Прошу любить и жаловать, — с этими словами мужчина церемонно раскланялся, стараясь при этом по-прежнему особливо держать собеседника в своем поле зрения.

— Я сейчас не о нашем общем деле, господин Иванович, в нем я как раз ничуть не сомневаюсь. Тверд и морально устойчив, как нас учили вожди. Я в себе сомневаюсь. Тот ли я исполнитель и проводник линии Партии. Ведь ежели так посудить, кто я есть? Вчерашний школяр без особых талантов, таких, как я, долго ли сыскать? Да и поглядите на мое бытование, питаюсь нерегулярно, снимаю угол, работы толком нет. Чтение ночами да посещение собраний — пожалуй, единственное полезное, что я ежедневно предпринимаю. И тут появляетесь вы.

— Звучит так, будто вы не слишком крепки не в вере в себя, но в вере в меня. Это что же такое получается, давая вам пятерку аванса, я просчитался? Разбазарил фонды, допустил преступную халатность, не сумел просчитать вашу, товарищ Тютюков, минутную слабость, поставил тем самым под удар успех всей операции?

С этими словами дородный навис над хлипким, даром что роста они были почти одинакового.

— Ни боже мой! — вконец испугался Тютюков. — Даже и в мыслях такого не было!

— Вот и славно, — проявив недюжинную отходчивость, господин куратор тут же сдал назад, тем временем нащупывая у себя за пазухой нечто увесистое, — вот вам, держите.

Юноша с некоторым удивлением глядел на свои сухие ладони, машинально сжавшие крепкое, почти в локоть длиной, топорище. Холодный металл обуха тускло блеснул в отсветах далеких газовых фонарей.