— Стрелялись? То есть это был самострел?

Шпорк скучающе пожал плечами.

— Нет, ну, я могу, конечно, представить себе, что кто-то лежа в грязи выстрелом снизу вверх сумел исподволь пристрелить господина гауптмана среди бела дня, но мне куда вернее кажется, что дело было так.

С этими словами вольнопер взял в руки воображаемый казенный штуцер, красивым размашистым движением развернув его прикладом от себя и деловито дернув большим пальцем спусковой крючок прямиком себе в лицо.

Фельдфебель Нейедла сощурился в ответ, прикидывая.

— Выстрел был произведен в упор?

— Все верно, от него, помимо прочего, паленым воняло. Ожог мягких тканей.

— Орудие кто-нибудь осматривал?

Шпорк в ответ неприятно осклабился. Вольнопера они такие, особенно которые врачи. Каждый мнит о себе невесть что.

— Не могу знать, я медик, мне эти ваши железки без интересу.

Что ж. Его правда.

— Мы с вами еще не закончили, расположения до особого приказа не покидать.

Доктор пожал плечами и все так же бочком, прикрывая туловом палевный рукав халата, двинулся на выход.

— Йиржи, патруль там еще сидит? Тащи сюда в полном составе!

Глядя на последовавшую за этой командой маршировку, фельдфебель Нейедла остро почувствовал, как у него снова готов разыграться приступ мигрени. Патрульные самим видом своим демонстрировали столь вопиющую никчемность, что, пожалуй, разговор этот с самого начала не стоило и затевать.

И без того не гренадерского роста, в допросную бравые сапоги заходили сутуло согнувшись, да еще и зыркая оттуда, как бы снизу, смотрелись чисто побитыми собаками. Причем побитыми за дело, осталось лишь походя выяснить, за какое.

Завалящий солдатский «пиксель» на патрульных висел мешком, так что рядовые выглядели сущими доходягами, да и приставленный к ним за командира капрал Прохазка выделялся на фоне подчиненных разве что чуть менее замызганным видом, а глазами зыркал скорее в смысле что бы половчее спереть с начальственного стола.

Более бесполезной кучки армейского сброда было себе представить фактически невозможно. Отставной козы барабанщики.

Тяжко вздохнув, дознаватель ткнул пальцем в капрала.

— Ты, как тебя, Прохазка. Что имеешь доложить по существу?

Тот послушно вытянулся во фрунт, ну, то есть встал, чуть менее обычного сутулясь, и тут же веско провозгласил:

— Не могу знать! Но если вашбродь намекнет, что именно его интересует…

Начинается. Фельдфебелю вдругорядь остро захотелось сивухи.

— Когда последний раз видел господина гауптмана живьем?

— Не могу знать! Мы господами офицерами по уставу не занимаемся! На то требуется звание не ниже прапорщика, особый сменный погон и бумага с предписанием.

Хитер, шельма — дурак, а не такой уж дурак.

— Хорошо, но ты его видел за время патрулирования?

— Не могу знать! Но, если в частном порядке, то видел. И знаете, вашбродь, шатались его благородие преизрядно.

Вполне ожидаемо.

— Имелось ли при господине гауптмане оружие, например, заряженный штуцер?

— Не могу знать! Заряженный штуцер от незаряженного поди и вплотную не отличить.

Тоже верно.

— Но штуцер при нем был?

— Не могу знать… — и только расслышав рычащий клекот, рвущийся из горла Нейедлы, тут же сменил пластинку: — Вашбродь, ей-богу не было при нем ни штуцера, ни даже завалящего нагана!

— Ну, а выстрел? Выстрел ты хотя бы слышал, ваш бездарный патруль от места преступления в трех десятках метров околачивался!

Тут стоящие перед ним сапоги с капралом во главе неожиданно собрали волю в кулак и принялись в один голос твердить, как по написанному:

— А вот тут, вашбродь дознаватель, говорим как на духу — никакой стрельбы не было вовсе.

И главное все трое принялись так уверенно башками трясти для пущей достоверности.

Ей-же-ей, не врем.

С-скоты, сговорились.

Следующие полчаса фельдфебель Нейедла потратил на то, чтобы попытаться вразумить уговорщиков. Вскрытием (на трех листочках) потрясал, карами грозил, даже саркастические вопросы задавать под конец начал:

— И как же вы, соколики мои, полагаете, господину гауптману половину лица снесло безо всякого выстрела? Силою, так сказать, одной только мысли?

Ни черта не помогало. Трое продолжали упорно стоять на своем.

Пришлось этот балаган завершать.

Это был тупик, тупик беспросветный, как сама его жизнь.

Фельдфебель Нейедла выгнал всех из допросной, даже денщика Йиржи. Видеть его кислую рожу было невозможно.

Это что же получается. Его благородие господин гауптман, с утра пораньше по заведенной в бригаде привычке надравшись сливовицы, даже не закусывая, изволил покинуть офицерскую казарму, причем покинуть, прошу заметить, при полном параде, с галунами и аксельбантами.

Собрался стреляться? Так не в грязи же посреди кое-как закиданной старыми досками многолетней лужи, отслужившей в качестве прохожей и проезжей части уже которому завозу сапогов всех мастей.

И почему со штуцера? Казенный штуцер — штука сподручная в быту, гвоздя заколотить или в рыло кому прикладом сунуть. Воевать этой штукой хотя бы и с собственной башкой — занятие сомнительное даже для господина гауптмана. Особенно для него. Где он вообще это лежалое ржавьё раздобыл, скажите на милость?

Как и положено офицеру, для расставаниями с собственной жизнью у него так-то имелось в наличии энное количество табельного, равно как и наградного оружия — тоже, простите, с вензелями. И даже с парой наборных девятимиллиметровых патронов под серебряную пулю, на некрупного вампира, шутили в казарме, гы-гы.

Не смешно, ничегошеньки не складывается.

Куда в итоге подевался чертов штуцер?

Почему никто не слышал выстрела?

Ну не привиделось же им всем, право дело, такое крупное тело посреди дороги поди не разгляди.

Впрочем, а вот и правда, интересно, где сейчас почивает наградной арсенал господина гауптмана?

— Йиржи, плащ подай!

А дальше начался форменный цирк с парадом-алле и дрессированными медведями. Через весь плац от штабного барака к офицерским казармам маршировала колонна.

Во главе ее, насупившись и страдая от постороннего внимания болтающихся без дела сапогов, вышагивал широкими движениями самолично фельдфебель Нейедла в черном кожаном плаще, сжимая под мышкой свой непременный стек, с фуражки его текло за шиворот от ненавистного дождя, но дознаватель продолжал шествовать, гордо выпрямившись и не обращая внимания на щекочущие кожу ледяные струйки.

Сразу за ним подобострастно семенил бледный денщик Йиржи, ему было плевать на страдания фельдфебеля, но все эти прыжки и ужимки долженствовали продемонстрировать старания угодить начальству, коему косточки можно будет поперемывать и после отбоя, с нас не убудет.

Наконец замыкала кавалькаду бедовая патрульная команда во главе с волочащим ноги капралом Прохазкой, только и мечтающим нынче, чтобы потеряться где-нибудь по дороге. Вот только где тут, посреди пустого мокрого плаца, потеряешься?

Впрочем, внимательный читатель отметит, что вольноопределяющемуся Шпорку это деяние вполне себе удалось — сославшись на вечерний осмотр тот шустро сбежал в сторону больнички, заодно заполучив с собой еще и скучающего ефрейтора, даром что ценный свидетель. Будет сегодня судны от пациентов до вечера таскать. А вовсе это и не обидно. Всяко лучше, чем терпеть фельдфебельские крики.

До квартиры гауптмана добрались не сразу. Сперва с полдороги пришлось возвращаться за дежурным — коменданту хватило бы наглости следственную делегацию в личное помещение не допустить. Но в итоге все нужные люди нашлись (некоторые даже не слишком пьяные), сыскались и запасные ключи — переться в морг за вещами господина гауптмана, чтоб ему на том свете икалось, по благоразумном суждении выглядело не самой фартовой идеей.

В общем, к тому моменту, когда фельдфебель Нейедла, пошире расставя ноги для пущей важности, установился в геометрическом центре квартиры господина гауптмана, за окном успело уже изрядно стемнеть.