С этими словами Злотан надолго замолк, доставая из-за пазухи лежалое яблоко, перочинный ножик, и принимаясь яблоко то методично чистить от чернушки и гнили, оставшееся небольшими ломтями, морщась от больных зубов, в рот себе осторожно засовывать. На писаку он больше не глядел, погрузившись в собственные мысли.

Дилемма эта и вправду была куда как непроста. Что лучше — заставляющая тебя целыми днями маршировать тупоумная нежить или вот эта ломающая тебя изнутри каждодневная злоба на всех вокруг, способная кого угодно свести с ума жажда чужой крови. Сказывают, там, наверху, на самом деле все такие. Не могут же и там… маршировать.

— Еще как могут.

— А? — Злотан чуть не месте не подпрыгнул. От этого холодного, какого-то как будто насквозь промороженного голоса всего всегда бросало в дрожь, но когда он еще и вот так подкрадывается…

— Я говорю, подъем, времени в обрез.

И так своеобразно потянул в себя воздух, словно не вдыхая, а залпом его выпивая, будто густой, наваристый, горячий суп.

Наверняка, в каком-то смысле так для него происходящее и ощущалось. Обоняние, етить.

— Они где-то здесь.

Попахивало это все дурной мистикой и досужим шарлатанством, однако Злотан не стал произносить этого вслух, за непроизвольное словоизвержение в их компании отвечал борзописец. Вот, пожалуйста:

— «Они» — это кто?

Ляпнул и тут же сник, прячась за спину Злотана. Обычный маневр бытового труса. Что он тут вообще делает? Ему же самое место там, с этими, серошинельными.

Но болезный погон даже не моргнул, пропуская подначку мимо ушей.

— Зачем тебе эти лишние детали. Я скажу так, не зря нас тут кругаля водит. Да и сами посудите, господа, стали бы вы сами так уж жаждать подобную компанию в святая святых допустить? Взгляните на себя, донельзя убогое зрелище.

С этими словами, не дожидаясь ответа, болезный двинулся по прямой в самый бурелом, только сучья затрещали.

Злотан пару секунд хлопал ресницами, соображая, что бы такое ответить, но потом, плюнув в сердцах, подхватил повыше полы и без того промокшего насквозь пальто, и быстрым шагом засеменил вдогонку, даже не вслушиваясь, что там позади делает писака. Знать, догоняет, что уж там. Оставаться одному в подступающих сумерках — это надо быть истинным, самозабвенным ходоком, к тому же не робкого десятка. Щелкоперы их нового барака даже в лучшие его годы таковым свойством ничуть не отличались, предпочитая реальным полевым заметкам плоды своего держащего нос по ветру текущей политической линии богатого воображения.

Впрочем, как его, Иштван, как ни странно звучит, был не из этих. Потому он здесь, а они все — там.

— Слышь, кадет.

— Чего? — погон продолжал себе сосредоточенно шагать, только остроконечное ухо заметно дернулось назад, прислушиваясь.

— Я говорю, тебе-то это все зачем? Я же вижу, ты уже приспособился к здешним порядкам, тебя-то не станут трогать, себе дороже.

Злотану показалось, что и без того вздыбленный затылок высоченства буквально заходил в ответ ходуном. Впрочем, ну точно показалось, в лесу сослепу и не такое привидится. Во всяком случае голос погона ничуть не изменился, оставшись таким же презрительно-холодным:

— Кто знает, как оно будет. Эти тоже, вишь, сообразительные стали. Как прослушают утреннюю политинформацию, словно какая искра в них теплиться начинает, мысли внутри теребить. Но наблюдать каждодневный этот шабаш — то еще удовольствие. Так что когда ты ко мне сунулся — я сразу для себя решил, что настала пора с концами двигать.

— Но почему именно на болота? Что тебе там вообще делать, ты ж военный, что ты там скажешь, не знал, выполнял приказ?

Надо же, и правда зацепило, погон на секунду обернулся, зыркнул красным зрачком в полумраке, но все-таки продолжил путь. Да уж, на этот раз пронесло. Помалкивал бы ты, Злотан, целее будешь.

— Мне болота без интересу. Доведу вас и сразу в обход двинусь, в города.

В города-а… надо же.

— Так это у тебя, выходит, замысловатое дезертирство такое.

Кадет даже ухом не повел.

— Типа того, да. Напрямки-то мне ходу нет. Панцерцугом меня никто возить не станет, такого красивого, я уж так и так пробовал — анжинерная бригада на меня каждый раз как на умалишенного смотрит, тебе что, говорят, совсем жизнь не мила стала? И у виска крутят. Не знаю, что уж они там такое, на меня глядя, себе думают, а наотрез, за любые деньги и материальные ценности.

Да уж понятно, что они там видят. Волчий хвост.

— Ну все равно, какой-то странный крюк выходит, а пешком не пробовал? Тебе проще, с твоим зрением, хоть черной ночью иди круг постов, поди светло как днем.

Но погон только головой с досады покачал.

— Ты думаешь, я не пытался? Куда это меня постоянно мотало, за самогоном к лесовикам? Это чур без меня. Там еще поди пойми, что сильнее личный состав развращает, лесовики с их пойлом или спущенные сверху ежеутренние камлания.

— Это что же, ты у нас непьющий, кадет? — Злотан усмехнулся, но злобно так, как будто в чем-то нехорошем высоченство подозревая.

— У меня теперь это не так, хм, работает, если выпью вдруг, сразу тошно становится. Хочется выйти на середину плаца в белом парадном кителе и клич бросить — одумайтесь, что же вы, братцы, творите!

Злотан мысленно себе представил это недоразумение. Нет уж, лучше пусть дальше на луну воет.

— А в городах оно что, лучше?

— Не знаю, лучше или хуже, — это уже писака поравнялся, отдуваясь, со Злотаном, и тут же поспешил вступить в диалог, — однако недаром они нашего брата туда не пускают. Обратил внимание? Панцерцуги только и ходят, но ни одного — ни одного! — даже поднял указательный палец вверх для пущей важности, — человека от ленточки в тыл по итогу не попало. Уж я бы знал!

— Помолчи, сойдешь за умного, — тут же огрызнулся в ответ Злотан, однако сделал это скорее машинально, на голой эмоции, в душе понимая, что щелкопер прав. Да и то сказать, сам-то зачем в итоге дал ходу? Родных у него в тылу считай что и не осталось, а те, что найдутся, вздохнул про себя Злотан, видал я их в гробу, пропади они все пропадом. Сидел бы себе на месте и не рыпался. Ничего хорошего в городах, судя по всему, не происходило, и соваться туда по без особой оказии было, мягко говоря, неразумно.

— Погодите, господа, а не задумывались ли вы, что вся зараза как раз оттуда и прет?

Злотан аж запнулся на ходу по причине внезапного озарения.

— Ха! — писака аж закашлялся от смеха. — Ты только сейчас сообразил, полковник?

Злотан терпеть не мог, когда его так называют.

— Какой я тебе, нахрен, полковник! И какого вообще черта, Иштван!

— Да не злись ты, — со все той же обычной усмешкой махнул рукой щелкопер. — С кем не бывает. А так-то все логично. Нас туда не пускают не чтобы мы по городам заразу свою не растащили, а вовсе даже наоборот, быть может, мы с тобой вообще последние, кто остался здоров! Не приходила в голову такая мысль?

— Ты забыл про этих, которые на болотах.

— А вот тут я не был бы так уж уверен, — это уже вновь вступил вполголоса их болезный проводник. Загривок его окончательно вздыбился, а во рту нехорошо блеснули оскаленные клыки.

— В смысле что у них тоже, это, своя какая зараза завелась? — осторожно поинтересовался Злотан.

— В смысле стойте, где стоите. И ни звука, — проскрипел кадет, переходя на тревожный шепот.

И сам тут же замер, разом припадая к земле.

Что он там вообще видит в этом мраке, тут же в пяти метрах ни зги… и только тут Злотан сообразил, куда смотреть.

Каждый, кого хоть раз водили под конвоем, знает это тянущее чувство, когда тебе между лопаток утвердился ствол казенного штуцера. Снаряженного, снятого с предохранителя, с патроном в патроннике, с пальцем на спусковом крючке.

И пофигу, что тебя за банальную пьянку ведут проспаться, а дневальный сапог, что к тебе приставлен, размышляет сейчас не о твоем случайном побеге, а мечтает втихаря о порции горячей каши с маслом, да хоть бы и с маргарином. Один черт ощущение не из приятных, споткнется рядовой, а может просто чихнет некстати, и хана тебе, хоть ты был бы и правда настоящий полковник.