– Но эксперимент не должен проводиться там, где есть априорный повод полагать, что может иметь место смерть пациента, – возмущался дальше Быстров. – Мы не можем рисковать там, где проблема, которую мы исследуем, не слишком важна для человека.

– Стоит заметить, каждый пациент исходя из биоэтических норм дает свое добровольное информированное согласие, а значит, не имеет скрытых форм принуждения – обмана, мошенничества, тем более насилия, – вмешался в спор третий голос. Это был Крещенский, руководитель Центра психологической помощи. – Другими словами, участник эксперимента сознательно идет на тестирование новых технологий и препаратов. Все в рамках закона.

– Может так случиться, что вызванный фантом начнет появляться реципиенту на открытых пространствах, например, на улице или на проезжей части. Вы можете дать гарантии, что это не приведет к повреждениям или смерти участника ПЗ? – обращался Быстров к Гербаричу и продолжал в запале: – Нет. Не можете! – тут он прищелкнул языком.

– Но Программа настроена так, что фантом должен появляться только в привычных для реципиента условиях, и это означает в домашней обстановке. Но если обнаружатся погрешности… – продолжал объяснять Басланов и тут же был прерван, все больше распалявшимся Быстровым.

По голосу Берт понял, что отец дошел до крайнего возбуждения:

– Вы прекрасно понимаете, что это означает! Наши «погрешности» эксперимента – это люди! Лю-юди!

– Мы работаем с уникальной программой, коллеги! Нигде в мире еще не достигали таких успехов в области нейрофизиологии и нейробиологии. Люди видят своих близких живыми! И не только! Они могут почувствовать их запах, осязать их и слышать, а значит – беседовать с ними! Да! Пусть они знают, что это только фантом, вызванный в их сознании искусственным путем и на время, но за этот период они могут свыкнуться с мыслью, что этого человека уже никогда не будет рядом. Разве это не на благо человека? – разразился тирадой Крещенский.

– Вы прекрасно понимаете, что это может стать не только лекарством, но и оружием! И тогда служить во вред! – бросил Быстров.

В беседке тускло горела лампа, высвечивая светлым треугольником деревянную перголу, куст сирени и три высокие худощавые мужские фигуры, которые то склонялись к друг другу головами, то резко отступали назад, выгибая спины, размахивали руками, убеждая в чем-то друг друга, яро спорили и передвигались из света во тьму. Издалека они казались театром теней, изображающим сцену жрецов из оперы «Аида». Эти «танцующие» в полутьме фигуры обретали странные очертания и скорее теряли свою подлинность, чем проявлялись в действительности.

Берту на ум пришли слова отца о том, что мозг выстраивает нашу повседневную реальность, как тщательно контролируемую галлюцинацию. И он уже не мог разобрать, видит ли он отдельные линии и контуры, складывающиеся в его сознании в фигуры, или это реальные люди распадаются в тусклом свете лампочки на черточки, зигзаги и штрихи.

Вскоре гости разъехались, и дождь принялся размывать их следы, ветер гудел в стволах сосен, пригибал к земле тонкие стволы молоденьких березок.

На втором этаже в доме Баслановых зажегся свет. Огромная гостиная опустела; сдвинутая мебель, яркие лоскутки лопнувших шаров на полу, следы пролитого шампанского на столах и посуда на кухонном острове остались ожидать утренней уборки.

Альфа бесшумно скользнула в спальню, а Дая с Баслановым закрылись в одной из комнат. Много раз слышала девушка обрывки разговоров за закрытыми дверями. Что за тайные беседы вели эти двое, Альфа понять не могла, так как они быстро переходили на татарский, а его-то она знала плохо и могла выхватить из разговора только несколько фраз: «я тебе говорила», «можно доработать», «надо заинтересовать», «будут случаи». Девушка так привыкла к их секретам, что и сегодняшней ночью безразлично прошла мимо закрытой двери.

После папиного дня рождения к ней вновь вернулась тревога – уже целую неделю Валентин не отвечал на ее звонки и затаился после последнего разговора. Она знала его только десять месяцев, но, кажется, влюбилась сразу, как только увидела на вечеринке по поводу окончания школы. Здесь был весь школьный бомонд: «золотые» мальчики и девочки. Молодежь, которая и вправду стремилась в жизни к большим целям. Не всем это легко давалось: кто-то штудировал материал с утра до ночи, кто-то хватал с первого раза, одни ночами сидели в интернете и перелопачивали груды учебников и книг, другие – постигали материал целиком и сразу, без заучивания и ночных бдений, каким-то непостижимым образом усваивая информацию, проникая в самую суть вещей. Альфа всегда завидовала таким типам, которым все просто давалось. Белой завистью, конечно, но иногда эта зависть серела, а местами приобретала совсем темный оттенок.

Валентин был новеньким в этой компании, сыпал китайскими словечками вперемешку с английским, остроумно шутил и не боялся юношеского стеба, мог легко посмеяться над собой. Альфе сразу это понравилась, она сама пересела на кожаный диван поближе к нему и передала в его руки открытый «Ред Булл», отпив вначале и оставив на металлическом краешке след своей розовой помады. Он улыбнулся, заметив яркий отпечаток губ, и демонстративно лизнул его, потом перекинул содержимое прямо в рот, осушив банку тремя огромными глотками. Они переглядывались весь вечер, затем перебросились парой слов на китайском, который девушка учила по настоянию отца, и в конце вечеринки даже станцевали под медленный ритм. Возвращаясь домой, они поведали друг другу всю свою короткую жизнь, целовались в засос на пустынном перекрестке, громко распевали попсу и, дойдя до места, откуда отец должен был забрать Альфу домой – небольшого фонтана со скульптурами загадочных животных, забили друг другу свои номера в мобильный. Машина отца темно-синий «Рено» фарами высветила две тоненькие фигурки, Валентин не без иронии пожал Альфе руку на прощание, и оба засмеялись.

Лето, как обычно, сдалось на милость осени, а та, в свою очередь, зиме. И все эти три времени года имели свой неповторимый цвет, цвет его губ – насыщенно-малиновый. Все остальные краски отступили на задний план – оранжево-зеленые летние лужайки, желто-коричневые осенние листья и бело-серые зимние дни. Первые студенческие семестры и сессии служили краткими разлуками для обоих. Два различных вуза, две разных дороги, несхожие пары и конспекты, совместные вечера и выходные, дискотеки и молодежные тусовки, одна кровать в квартире у Валентина и один на двоих долгий и сладкий поцелуй.

Весь март юноша провел у отца на работе, тот якобы попросил о помощи, вероятно, поэтому они встретились только раз, все остальное – это короткие сообщения в сети. Альфа пыталась выяснить по телефону, что произошло, но Валентин написал, что очень загружен и при встрече все объяснит.

В эту апрельскую ночь она настойчиво набирала его номер, но слышала только безразличный голос автомата: «Абонент вне зоны доступа». Альфа уже закрыла глаза, когда появился сигнал мобильного о принятом сообщении. Она с неохотой протянула руку к ночному столику и дотронулась до холодного металлического чехла своего сотового, открыв один глаз, она прочитала: «Эльфик, прости. У наших отношений нет будущего. Ты очень классная девчонка, но я понял, что люблю свою бывшую девушку, и она вернулась ко мне. Будет нечестно, если я тебе это не скажу. Прости еще раз».

Альфа решила вначале, что это ужасный сон и нужно скорее проснуться. Она встала, попала левой ногой в правую тапку и, не нащупав вторую, пошла, прихрамывая, к выключателю, громко щелкнула им, чтобы еще раз проверить, не сон ли это. Свет вспыхнул, как всегда, сразу, заполнив собой все углы просторной и с любовью обставленной комнаты. На атласном постельном белье светился прямоугольный экран телефона. Альфа осторожно приблизилась к мобильному, нажала маленькую кнопку на клавиатуре и, нагнувшись над ним, четко произнесла: «Читать текст!». Сотовый четким, поставленным голосом озвучил сообщение Валентина.