– Добрый вечер, Сандра Стояновна! Мне почему-то кажется, что я могу Вам помочь! – улыбаясь белыми ровными зубами, мужчина указал ей на свой бейдж, где крупным зеленым шрифтом значилось имя участника: Быстров Петр Андреевич, врач-психиатр.

– Добрый вечер, Петр Андреевич! Я так плохо выгляжу? – вымученно улыбнулась она в ответ. – Как пациент врача-психиатра?

– Как мой пациент, которого мучают головные боли, – прищурившись, ответил он и притянул ее за руку, опустив блокнот в сумку. Затем правой рукой нажал на точку на ее затылке. Сандра и не думала противиться, она, как загипнотизированная, смотрела ему в глаза и не моргала. Боль совсем лишила ее воли. И эти ладони, которые касались ее головы, она определенно когда-то ощущала. Только не могла вспомнить, когда и где, может быть, в другой жизни.

– Закройте глаза и рассла-абьтесь! – продолжая массировать точку на ее затылке и чуть растягивая слова, добавил доктор. – Дышите ро-овно, на раз, два, три, четыре – вдох, раз, два, три, четыре – выдох. Вдох-вы-ыдох! Вот так! Боль затиха-ает, и мы с Ва-ами идем ужинать в один уютный ресторанчик, в котором проходят реабилитацию мои пациенты.

– Пациенты или пациентки? – прозвучал ироничный вопрос Сандры. Она стояла с закрытыми глазами и прислушивалась к своим ощущениям.

– Нет, только пациентки и только такие очаровательно-серьезные, как Вы! – Он в последний раз сильно нажал точку на шее и стихающая боль мгновенно прекратилась.

Сандра открыла глаза и сразу заметила, какими яркими и сочными красками наполнился зал. Людской гомон не отзывался больше эхом в ушах, и лампы на потолке не раздражали своим пронзительным светом. Перед ней стоял мужчина лет сорока, в костюме стального цвета, из-под которого сиял белизной накрахмаленный воротник рубашки. Черные, слегка седеющие волосы аккуратно зачесаны назад, как у Джея Гэтсби из литературного произведения Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, и губы растянуты в приятной улыбке, которая обнажала красивые зубы.

«Голливуд по нему плачет, – подумала Сандра. В голове проскользнула мысль: – Бабник, наверное?»

И как бы отвечая на ее немой вопрос, Быстров ответил:

– Не подумайте, я не ловелас! Просто хотел Вас спасти от головной боли и заодно закончить пребывание на конференции приятным вечером с еще более приятной дамой.

– Как вы поняли, что у меня болит голова? Может, это была боль в пояснице, например? – она подкрепила свое удивление вопросительным взглядом.

– Не будь я врачом с пятнадцатилетним стажем, чтобы не различить по глазам и поведению пациента, какую именно боль он сейчас испытывает.

– Я очень благодарна Вам на самом деле! Вы меня просто спасли!

Она оглянулась на снующих вокруг людей, которые то собирались стайками у какого-нибудь стенда, то рассыпались во все стороны, чтобы не пропустить что-нибудь интересное и полезное, то окружали какую-нибудь личность, которая рассказывала об инновационных технологиях в одной из областей ортопедии.

– Тогда Вы должны еще раз повторить свое предложение, а я с удовольствием на него соглашусь, – засмеялась Сандра. Она почувствовала необъяснимую легкость оттого, что рядом с ней стоял человек, присутствие которого внушало ей доверие к этому миру, новому дню и насыщенному событиями и встречами, немного сумбурному вечеру.

Когда Быстров и Сандра покинули помещение, позади них разносились заключительные речи, то и дело раздавались прощальные слова участников, гремела мощными ритмами музыка, и на огромном мониторе танцевали два скелета, отбрасывая в сторону костыли. На улице пару встретила осенняя морось, темнота с вкраплениями неонового света от развешанных на деревьях ламп и длинная, вымощенная квадратными плитами дорожка с остроносыми пихтами по обе стороны. Трудно было сказать, куда вела их обоих эта узкая полоска, но это было и неважно. Главное, каждый из них чувствовал, что она уводит их не только далеко от громыхающего зала, но и от прошлой жизни.

Алина снова, как тогда в апреле, сидела у кроватки с маленькой Аринкой, шептала ей ласковые теплые слова, держала в ладонях маленькие кулачки и вдыхала этот волшебный запах ребенка, запах сладкого молока, молодой травы, белья, высушенного на солнышке. Не могла насмотреться на спящую малышку с еще по-младенчески красными бровками, с крохотным носиком, так напоминающим папин, и полными щечками.

Сидя в детской, она слышала, как пришел Егор после работы, долго вздыхал, переобуваясь в домашние тапочки, мыл руки в ванной, как обычно, под сильной струей воды, открывал дверь гардеробной и надевал домашнюю одежду, оттягивая резинки фланелевых штанов. Он уже не звал ее, не успев зайти в квартиру, он точно знал, где она сейчас находится и что делает. Судя по времени суток, уложила «дочку» спать. Теперь это была только «ее» Ариша, не их совместный ребенок. Их малышка умерла почти шесть месяцев назад. Внезапно.

«Просто остановилось маленькое сердце. К сожалению, так бывает», – подтвердили врачи. «Просто», «к сожалению», «так бывает» – какие маленькие, короткие слова для такого большого горя. Для кого «просто»? Что значит «к сожалению»? Кому легче, что «так бывает»? Почему именно с ними? Это были вопросы, которые Егор прокручивал в голове бесчисленное множество раз, так и не получив на них ответа – ни от Бога, ни от матушки судьбы.

Он очень отчетливо помнил утро, когда Алина разбудила его перед рассветом и растерянно, как будто не ожидала этого, сообщила, что у нее отошли воды.

После смерти матери Егора они с женой переехали в квартиру отца.

– Надо батю поддержать! – сказал Егор. – Нам тяжело, а ему и подавно. С нами, Алинка, ему будет легче. Ты вот внучку ему вынашиваешь. Пусть смотрит и утешается!

И они переехали.

После похорон Семеныч лежал безмолвно в своей спальне, положив рядом ночную рубашку жены. Не помогали ни сочувствие, ни уговоры, ни увещевания всех домочадцев, включая второго сына Игоря. Десять дней он отказывался есть, изредка соглашался на воду и не хотел никого видеть, ничего замечать, кроме портрета жены в подвенечном платье, стоявшем на покосившейся тумбочке у изголовья кровати. Через две недели он вышел из своего «мавзолея», как тогда называли комнату, где лежал отец, и прямиком направился к маленькому круглому столику у дивана, под столешницей которого хранились все периодические издания. Полчаса он перебирал газеты, вчитываясь в некоторые заголовки, лихорадочно перелистывал местные журналы и, наконец, застыл, читая маленькую и неприметную статью. Его сухие губы беззвучно шевелились, а в глазах заблестел едва заметный огонек – такое легкое, еще не набравшее силу мерцание, чуть заметные искры, которое возникает, когда в потухшем костре хотят снова расшевелить настоящее пламя. Статья называлась «Программа замещения».

Егор вновь возвращался к событиям той весны…

Когда у жены начались схватки, они вышли к машине в холодный, еще не прогретый солнцем март, а к полудню на свет появилась Арина Егоровна Смилянская.

Так они стали жить впятером: Семеныч с «женой», Алина, Ариша и Егор.

Радость витала в доме повсюду, распахнув свои невидимые крылья, слегка касалась легкими перьями белоснежной детской кроватки, которая примостилась у окна спальни; семейного стола в просторной и уютной гостиной, за которым собиралась вся семья; крылья доставали даже до комнаты родителей, где вновь оживший Семеныч потчевал свою любимую вкусненьким, а иногда приносил укутанную розовым фланелевым одеялом малышку, чтобы вместе с «женой» наглядеться на внучку.

Ариша почти не плакала и много спала, а уже через три недели ее нежное гуление приводило в восторг всю семью. Игорь старался в эти дни чаще навещать племяшку, чтобы не пропустить трогательные движения робкого росточка, младшей Смилянской.

На улице среди нежной зелени проклюнулись и потянулись к солнцу первые подснежники, по тротуарам застучали женские каблучки, дворы заполнялись детским гомоном – апрель. Алина выносила Аришку «подышать воздухом». Семеныч помогал невестке с коляской во время их выездов, но на улицу не стремился.