Речка Утопление За торговыми рядами и электростанциями, из ущелья за Оружейным Нижним трактом и Меднопольем, но не доезжая ручья Рыжий Солонец, бежит поток под названием речка Утопление, где я видела самую красивую птицу за целый год, опоясанного зимородка, увенчанного по-эгейски синим плюмажем, не на высокой коряге, а на линии электропередач, он в речке высматривал рачков, головастиков и рыбешку. Мы спешили домой, и стремления наши туго натянуты были, как черный провод высокий, сцепленный с телеграфным столбом. Я хотела остановиться, остановить машину и присмотреться к той одинокой крепкой водяной птице в синем венце, с синей грудкой и необычайностью. Но мы уже стали мазком, реющий рыболов – в милях за нами, и тут-то я осознаю`, чему стала свидетелем. Люди ничто для той птицы, висевшей над речкой. Я ничто для той птицы, которой нет дела до кровавых побоищ истории и до того, почему эту речку зовут Утоплением, название мне нравится, хоть от него я и ежусь, поскольку звучит оно как приказ, как место, куда идешь топиться. Птица реку так не зовет. Не зовет ее птица никак. Я почти что уверена, хоть и ни в чем не уверена я. В этом мире есть уединение, в какое мне не проникнуть. Я б за него умерла. Клянись на этом Распусти тонкие пряди смотанные среди стропил незримыми гнездами в дарах зеленых ночи, отдели Американская липа нависла над фонарями, гораздо выше это дерево, Обитель Представим, что это легко – скользнуть в зеленую шкуру чужую, схорониться в листве и дожидаться разрыва, прорыва, отрыва вовне. Раньше меня вынуждали обманом верить, что я могу разом быть и мною, и миром. Великое око мира есть разом и взгляд, и глянец. Быть поглощенным, оказавшись увиденным. Мечта. Исцелиться, став не свидетелем, но свидетельством. Инвазия Что есть тонкий разлом неизбежный, внезапный грохот на крыльце, телефон, заполошно вибрирующий на тумбочке у кровати? Зарыть рваные мысли на заднем дворе среди трав. В последний раз я пытаюсь искоренить весенний лютик, чистяк инвазивный, разросшийся вдоль дренажной канавы, которую я именую ручьем себе на малую радость. Ничего не могу поделать. Беру почву чистыми пальцами, и сказать, что плачу, было б неправдой, «плач» — чересчур музыкальное слово. Меня мутит в почву. Тебе нельзя умирать. Я только-только пришла в эту жизнь заново, по-своему безмолвно живая. Прошлой ночью мне снилось, что я могу спасти лишь одного человека, произнеся его имя и точные время и дату. Я выбираю тебя. Пытаюсь прикончить лютик весенний, как положено, согласно вебсайту правительства, но вот сейчас здесь пчела. Желтое на желтом, оба лучатся жизнью. И то, и другое нужно мне, чтоб жить дальше. Добрая история
Бывают дни – посуда грудой в мойке, столик завален книгами, — потрудней прочих. Сегодня у меня в голове битком тараканов, дурноты и повсюду болит. Отрава в челюсти, позади глаз, между лопаток. И все же справа храпит собака, а слева – кот. Снаружи багрянники только-только взялись хорошеть. Говорю подруге, Тело такое тело. Она кивает. Когда-то мне нравились истории самые мрачные, безрадостные, кем-то разбросанные выдержки из того, как скверно все бывает. Мой отчим поведал о том, как жил на улице, еще пацаном, и как, бывало, спал ночами под рашпером в забегаловке, покуда и их с напарником не уволили. Мне раньше чем-то нравилась эта история, что-то во мне верило в преодоление. Но вот сейчас мне нужна лишь история о доброте человеческой, – так мне было, когда я не могла перестать рыдать, потому что была пятнадцатилеткой с разбитым сердцем, он вошел и скормил мне маленькую пиццу, резал ее на крохотные кусочки, пока слезы не высохли. Может, я просто голодная, сказала я. И он кивнул, протянув мне последний кусочек. В тени Фиалка-трехцветка сует настырное личико в черемуховую тень, – чистый оттенок сливы и золота, с разнообразными именами: выскочка-джонни, сердцерада или мое любимое – любовь-от-безделья [3]. Склоняюсь поближе к новенькой. Вечно усматриваю у цветков лица, барвинок лиловый зову хоровым ансамблем, и есть, несомненно, очи у анютиных глазок и рты у львиного зева. Так мы печемся о том, что нас окружает, делаем это собой, нашими старейшинами и возлюбленными, нашими нерожденными. Но, вероятно, это любовь ленивого толка. Отчего не могу я просто любить цветок за то, что он цветок? Сколько цветков сорвала я забавы ради, будто миру нетрудно цветы создавать. вернутьсяВ английском языке существует множество народных названий трехцветной фиалки (бот. Viola tricolor), в том числе Johnny-jump-up, heartsease, heart's-delight, tickle-my-fancy, Jack-jump-up-and-kiss-me, three-faces-in-a-hood, love-in-idleness и др. |
