Из Великих Лук в марте 1563 года князь Старицкий вернулся в сопровождении царского пристава И. И. Очина-Плещеева. Даже пир, устроенный в удельном княжестве в марте 1563 году подтверждает лишь отсутствие горячей фазы конфликта. Внешняя лояльность Грозного не показатель благополучия ситуации. Да и о какой милости может идти речь, если после возвращения царя (а заодно и Фёдора) в Москву расследование по делу Старицких длилось всё лето 1563 года?! В конце мая Иоанн перебрался в Александровскую слободу и пробыл там почти два месяца. Чтобы наказать двоюродного брата, требовалось представить его главой заговора, в котором участвовали Дума и Государев двор. Из слободы Иван периодически запрашивал архивные документы, связанные со Старицкими.
Фёдор Басманов, находившийся в Старице с февраля, мог собирать необходимую для будущего расследования информацию. Удивительное совпадение, но тут же и желающие обличить Старицких отыскались. Например, старицкий дьяк Савлук, посаженный князем за некие провинности в тюрьму, умудрился передать царю «память», в которой сообщал, будто Старицкие «княгини Ефросиния и сын ее князь Володимер и многие неправды ко царю и великому князю чинять и того для держать его окована в тюрме»[123].
Иван велел немедленно освободить Савлука из темницы и доставить в слободу. По итогу дьяк указал на Старицких как на недоброжелателей государя и назвал некие «неисправления и неправды».
Над князем Владимиром учинили суд. Судьбу царской родни должно было решать высшее духовенство без официального участия в этом деле Боярской думы. Иоанн не хотел столкнуться с противодействием приверженцев Старицких. Митрополит Макарий, архиепископы и прочие члены священного собора собрались в Кремле, где власти ознакомили их с итогами расследования. На соборе, в присутствии князя Владимира, царственный брат огласил пункты обвинения:
«И перед отцем своим и богомолцом Макарием митрополитом и перед владыками и перед освещенным собором царь и великий князь княгине Ефросиние и ко князю Володимеру неисправление их и неправды им известил и для своего Макария Митрополита и архиепископов и епископов гнев свой им отдал»[124].
Священнослужители признали обвинения обоснованными, но приложили усилия к тому, чтобы прекратить раздор в царской семье. В этот раз обошлось без жертв, насилия и пыток. Семейный конфликт удалось уладить «семейными» способами. Царь проявил снисхождение к брату (неизвестно, насколько искреннее) и даже вернул конфискованное старицкое княжество. Владимир отделался обширной меной земель. Царь окружил бунтовщика людьми, в верности которых не сомневался и на этом история закончилась. По крайней мере, гроза прошла стороной.
Сложнее пришлось Ефросинье Старицкой. Вряд ли Иоанн воспринимал пассивного двоюродного брата как достойного противника и опасного бунтавщика. Другое дело – неугомонная княгиня! Это она являлась «душой» множества заговоров и постоянно втягивала своих родичей в неприятности. Под именем Евдокии Старицкую постригли в северном Горицком Воскресенском монастыре, недалеко от знаменитой Кирилло-Белозерской обители. Именно там она пробудет до конца своих дней. Безусловно, это лояльная мера по сравнению с тем, что падёт на головы удельных князей в 1570 году, и тем, что могло обрушиться сейчас. Сравнивать заточение Ефросиньи с «мирской смертью» тоже нельзя. Новый дом царской тётки мало походил на темницу. Старицкой позволили сохранить штат прислужниц, которых тоже снабдили всем необходимым для хорошей жизни. Последовавшие за Старицкой слуги получили несколько тысяч земельных четвертей в окрестностях монастыря. Ефросинья собрала под монастырской крышей целый штат мастериц и продолжала одаривать монастыри искусными вышивками, которые и сейчас хранятся в музеях. Кроме того, Старицкой оставили право свободно передвигаться по территориям, близким к месту её заточения. Государь даже вкладывался в монастырь финансово[125], а тётке посылал продукты и прочие знаки милости.
Неплохо для ссылки и опалы! Остаётся лишь гадать, стало ли такое положение вещей для деятельной Ефросиньи наказанием или же печальный случай помог найти честолюбивой, но в то же время измученной душе долгожданный покой. С. Б. Веселовский выдвигает предположение, что Ефросинья сама изъявила желание постричься в монахини и удалиться от жизни мирской в монастырь. Никаких доказательств этого нет, но предположить, что пострижение выбрано как «меньшее из зол» вполне можно. После 1563 года очевидных вмешательств Старицкой в политику не заметно. Вероятно успокоилась, а может плела свои интриги через десятые руки. Вельможные братья, наладили меж собой «худой мир» и уже в октябре обозначенного года ездили вместе на охоту.
Забегая вперед и немного нарушая хронологию, стоит сказать, что примерно в 1568 году Федор получает назначение первым наместником Старицы. К сожалению, этот факт не подтверждается документами. Об этом говорит Генрих Штаден в том самом эпизоде, который я цитировала. Штаден любил в своих сочинениях привирать о том, что касалось человеческих портретов, но мелочи быта отражал весьма точно, что неоднократно признавали специалисты, подвергающие скепсису другие аспекты его произведения.
Героическая оборона Рязани 1564 года
Я специально пропустила эпизод про оборону Рязани (Переяславля—Рязанского) в главе, посвященной А. Д. Басманову. На долю отца и так выпало столько удивительных подвигов! Рассказу об этой красивой героической битве, место именно здесь! Как лучшему подтверждению, что яблочко от яблоньки падает недалеко.
Рязань… Благодатный край, которыми восхищались иностранцы, побывавшие в Россию. Вот как описывает рязанскую землю Генрих Штаден:
«Область эта – ворота Русской земли и Москвы. Рязанская земля такая прекрасная страна, что подобной ей я и не видывал… Если крестьянин высевает 3–4 четверика, то ему еле-еле хватает сил, чтобы убрать урожай…В этой стране много лип, а в них пчел и меду. Одним словом: это прекрасная страна. Большая часть дворов и острогов стоят пустыми, остальные сожжены»[126].
Восторженно писал о рязанской земле и барон Герберштейн:
«Эта область плодоноснее всех прочих областей московских; в ней, как] говорятъ, одно зерно пшеницы приносит иногда по два колоса и больше: их стебли растутъ такъ густо, что лошади не могутъ свободно переходить через поле… меду, рыбы, птицъ и дикихъ зверей тамъ множество, а древесные плоды гораздо нежнее московских; народъ – самый смелый и воинственный…Изъ Московии к этой крепости и далее, на пространстве почти 24 гермнских миль, течетъ Танаис по местности, называемой Донко (Donco)»[127].
Изначально Рязань была важным военным объектом и засечной чертой, поэтому часто подвергалась нападениям татар: «Татарские моря охватывали Россию с юга и востока, великая дуга приграничья постоянно полыхала огнем»[128]. Для врагов рязанская земля являлась желанной и богатой добычей. Восточная граница Рязанского княжества разделяла Русь непосредственно с Ордой. Граница эта образовывалась течением р. Мокши. Линия, идущая несколько севернее Моршанск – Пенза, образовывала границу Рязани с Ордой в междуречье Цны и Суры. Граница по Суре (по левому берегу) и вплоть до Волги стала составлять русско – ордынскую пограничную линию в конце XV – начале XVI в. В ранние времена на правом берегу Оки от Калуги до Переяславля – Рязанского, ежегодно разворачивались конные русские полки в ожидании татарских нападений.
В начале XVI века на крымских рубежах сохранялось относительное спокойствие, изредка нарушаемое локальными набегами небольших татарских отрядов. По подсчётам историка В. В. Пенского, только за время правления Грозного, хан Девлет – Гирей лично возглавил семь походов на Русь: 1552, 1555, 1562, 1564, 1565, 1571 и 1572[129]. И это без учёта нескольких несостоявшихся и возглавляемых сыном хана и «царевичами». Самым известным является поход 1571 года. За всю историю русско-крымских войн он оказался наиболее разрушительным. Войско Девлет-Гирея нанесло удар и разгромило русскую армию под стенами столицы. Город едва ли не целиком сгорел в пожаре, окрестности подверглись страшному опустошению. За этот поход русские поквитались с татарами в 1572 году при Молодях.
