Но сегодня, во время нашего безумного танца, меня будто молнией ударило. Когда я, доведенный до исступления близостью ее тела, впился в эти упрямые губы — все встало на свои места. Я понял, чего на самом деле хочу. Чего жажду всем своим существом, до боли в напряженном паху.

Вожделение. Первобытное, дикое, неодолимое. Вот что двигало мной, вот что застилало разум кровавой пеленой. Я хотел Элизабет. Хотел до безумия, до потери рассудка. Хотел подмять ее под себя, вбиваться между раскинутых бедер, слышать сладкие стоны и крики. Упиваться ее запахом, вкусом, текстурой бархатной кожи. Заклеймить, пометить, впаять в плоть и душу.

Дьявол, да я едва не взял ее прямо там, в бальном зале! На виду у всей этой никчемной знати. В какой-то миг плевать стало на репутацию, последствия, здравый смысл. Плоть взяла верх, завопила о своих правах. И если бы Элизабет не оттолкнула меня, не залепила эту звонкую пощечину — я бы не сдержался. Поволок бы в первую попавшуюся нишу и задрал к чертям это кружевное платьице…

Тяжело дыша, я сполз по стене и запустил пальцы в волосы. Голова раскалывалась, виски ломило. Надо же было так вляпаться. Так бездарно и подло похерить весь свой план! Ведь единственное, чего я добился своим свинством — это ее ненависти. Да, теперь Элизабет точно возненавидит меня. Будет презирать, гнушаться, избегать как чумы. И поделом, в общем-то.

Но как, черт подери, смириться с этой ненавистью? Как жить дальше, зная, что упустил свой шанс? По-хорошему надо бы извиниться. Вымаливать прощение на коленях, рвать на себе волосы. Да только не в моих это правилах. Слишком горд и упрям, чтобы признать свою вину. Да и что толку? Элизабет все равно не простит. Слишком горда и независима, чтобы принять покаяние насильника.

Не знаю, сколько я просидел вот так, в сумрачном коридоре палаццо дожей. Минут пять или целую вечность. Гомон бала за стеной то стихал, то накатывал с новой силой. Музыка то замирала, то взрывалась бравурными аккордами. Где-то хлопали двери, шуршали юбки, звенели бокалы. А я сидел, остервенело дергая себя за волосы. И пытался понять, как же так вышло. Как одна юная англичанка смогла перевернуть всю мою жизнь.

Внезапно из темноты выступила хрупкая женская фигурка. Я напрягся, пытаясь разглядеть лицо незнакомки под маской. На миг сердце зашлось в безумной надежде — неужели Элизабет? Неужели решилась поговорить начистоту? Но нет, не она. Незваная гостья оказалась Лаурой — моей давней любовницей и по совместительству шпионкой в борделе.

— Марко? Ты здесь? — проворковала она, бесшумно подходя ближе. В голосе звенели тревожные нотки. — Боже, я весь вечер не могу тебя найти! Куда запропастился, черт тебя дери?

Она опустилась рядом на корточки, вглядываясь мне в лицо. Смуглые пальцы привычным жестом пробежались по щеке, очертили линию рта. Я невольно отпрянул, избегая прикосновений. Сейчас ее ласки казались неуместными, почти оскорбительными. Мне не хотелось, чтобы меня трогал кто-то другой. Кто-то, кроме Элизабет.

Лаура недоуменно нахмурилась и убрала руку.

— Что с тобой, Марко? Что стряслось? — она прищурилась, силясь разглядеть мое лицо в полумраке. — Это из-за той сцены с синьориной Эштон, да? Все гадают, что у вас за игрища. Мол, неужто ты попал в сети этой чопорной англичаночки? Решил сделать строптивицу своей лю…

— Закрой рот! — рыкнул я, чувствуя, как вспыхивают щеки. — Не смей о ней так говорить, поняла? Элизабет не такая. Она… она не то, что ты думаешь.

На мгновение повисла напряженная пауза. А потом Лаура расхохоталась — зло, горько, надрывно. Смех ее отдавался в висках, царапал барабанные перепонки.

— Ой, да брось! — выдавила она сквозь приступы веселья. — Можно подумать, я не знаю, что ты задумал. Хочешь перетянуть девчонку на свою сторону, да? Совратить, обаять, привязать к себе. А потом — бац! Прибрать к рукам бордель вместе со всем наследством. Умно, ничего не скажешь.

Она одобрительно цокнула языком и погрозила пальцем.

— Вот только не думай, что это будет легко. Синьорина не из тех дурочек, что млеют от грубой лести. Гляди, как бы она сама тебя не обвела вокруг пальца! Бабы — они знаешь какие хитрые? Тем более благородные девицы.

Голос Лауры сочился ядом пополам с плохо скрываемой обидой. Я знал, что она давно и безнадежно влюблена в меня. Терпит измены, сносит грубость, лелеет пустые надежды. Ждет, когда же я наиграюсь и остепенюсь с ней, верной и покладистой. Наивная дурочка, разве не понимает, что используют ее как вещь? Просто удобный инструмент для реализации коварных планов.

Но сейчас ее болтовня, ее жалкие потуги влезть в мою жизнь вызывали лишь глухое раздражение. Мне не хотелось ни видеть Лауру, ни говорить с ней. Хотелось побыть одному, разобраться в себе. Понять, как жить дальше с этой саднящей раной в груди. С этой неодолимой страстью к женщине, что презирает меня всей душой…

— Уйди, — глухо процедил я, пряча лицо в ладонях. — Оставь меня, прошу. Мне нужно подумать.

Я услышал, как Лаура судорожно вздохнула. Словно от обиды и непонимания. На миг ее рука замерла над моим плечом — будто хотела дотронуться напоследок. Но я отшатнулся, уходя от прикосновения. Нет. Хватит с меня фальшивой близости. Никаких больше суррогатов, никаких ширм и подмен.

Лаура негромко всхлипнула и медленно поднялась. Зашуршал подол ее платья, зацокали по мрамору каблучки, удаляясь прочь. Звуки ее шагов постепенно стихали, пока не растворились в гулкой тишине коридора. Я снова остался в одиночестве, наедине с мыслями, что роились в голове подобно разъяренным осам. Наедине с этим чудовищем, что сегодня родилось в моей измученной душе.

Чудовищем, которое носит гордое и страшное имя — Любовь.

* * *

Элизабет

Задыхаясь от бега и душивших меня рыданий, я неслась прочь от дворца дожей, прочь от музыки, смеха и сияющих огней. Каждый шаг уносил меня все дальше от разверзшейся пропасти стыда, от груза обрушившегося позора. Я петляла по узким улочкам Венеции, не разбирая дороги, спотыкаясь о неровные камни мостовой. Боль в ступнях от неудобных туфель, стянутое тесным лифом тело, бьющий в лицо колкий ветер с каналов — все это казалось незначительным, пустячным в сравнении с тем мучительным ощущением непоправимой катастрофы, что разрасталось в моей груди.

Мысли метались, путались, натыкались друг на друга. Я, Элизабет Эштон, благовоспитанная английская леди, невинная дебютантка — и вдруг в одночасье сделалась героиней грязного скандала. Одним поцелуем, одной постыдной минутой слабости перечеркнула свою репутацию, разрушила будущее. Теперь в глазах всего высшего света я — падшая женщина, потаскуха, недостойная уважения и сочувствия.

Самое ужасное, непостижимое — на краткий миг, на одно безумное мгновение я и сама… поддалась искушению. Ответила на жадный напор губ Марко, прильнула к его разгоряченному телу. Вкус табака и бренди во рту, властная хватка жестких пальцев, опаляющее кожу дыхание — все это вскружило голову, затуманило разум похлеще крепкого вина. Плоть взяла верх над рассудком, низменные инстинкты возобладали над доводами чести. И в эту жуткую, постыдную секунду я, кажется, была готова… Нет, нет, только не это!

Подобрав пышные юбки, я припустила прочь от мест, знакомых до боли, хранивших отпечаток моего позора. Несколько раз пришлось перейти на бег трусцой — ноги так и норовили споткнуться то о выбоину в камне, то о разлапистый корень дерева. В какой-то момент зацепившееся за гвоздь кружево с треском разорвалось, жемчужины из прически со стуком покатились по мостовой, но мне было уже все равно. Хотелось лишь одного — убежать, скрыться, исчезнуть. Раствориться в ночной темноте, слиться с безмолвными тенями средневековых палаццо.

Злые слезы застилали взор, мешали дышать. Приглушенные всхлипы вырывались из груди, царапая гортань, пока я петляла по безлюдным улочкам и задворкам, все дальше углубляясь в чернильный лабиринт Венеции. Звуки города — плеск волн в каналах, скрип уключин гондол, обрывки музыки и смеха, доносившиеся из освещенных окон — словно таяли, блекли, отступали на второй план, уступая место моему оглушительному, всепоглощающему отчаянию.