А тут и граф Толстой подоспел. Подпоручик артиллерии. Подпоручик как подпоручик, только граф, а мы все не графы. Представляйте нашу любую воинскую часть. В часть прибыл для прохождения службы лейтенант. Прибыл? Молодец. Вот тебе взвод и давай служи родине. Кто знает, что потом из лейтенанта получится, может писатель великий, а может президент знаменитый? Это потом, а сейчас он лейтенант, то есть подпоручик, и служит подпоручиком. Так что я разочарую читателя тем, что не почерпнул от подпоручика Льва Толстого никаких умных философских мыслей или еще чего-то, мы все промелькнули перед его глазами и вряд ли он кого сильно помнил, кроме разве что руководителей обороны Севастополя, которых и описал потом в «Крымских рассказах». Себя я там не нашел, а вроде бы в его знакомцах числился, да и был известен лично высшему командованию.

Тут у меня Тарас Петрович оплошал, поскользнулся, упал, да левой рукой прямо на камень. Перелом. Страшное дело. Я быстро ему из дощечек шину соорудил, обмотал веревками и так в госпиталь отправил. А там уже врачевал наш светила медицинской науки Николай Иванович Пирогов. Сколь жизней он спас, точно неизвестно, но лишь за это он должен быть увековечен памятником от благодарного народа русского.

Посмотрел он моего Тараса Петровича. Перелом.

– Ничего, – говорит, – голубчик мы вас вылечим. Сестра, готовьте гипсовые бинты. А вот фиксацию вашей руки кто-то сделал очень профессионально.

Наложили бинты, намоченные в гипсовом растворе, и стала у Тараса Петровича «костяная рука». И вот с такой рукой он сразу в строй и прибежал. Берегли мы его. Рука на повязке. Много рукой не шевелить, но все равно помощником был незаменимым.

Правда, с Пироговым царь обошелся очень немилостиво, когда Николай Иванович рассказал Александру II о том, что творилось в Севастополе и отчего это происходило.

Никто правду не любит. Весь мир оценил заслуги Пирогова в области хирургии и военно-полевой хирургии, избрав его членом академий, а в России кое-какое признание он получил лишь незадолго до его смерти, будучи перед этим вообще уволенным без пенсии с государственной службы. Каждый из нас может иметь свое мнение, насколько Россия изменилась с того времени. Не по цивилизованности, а, по существу.

Что-то нового я вам про эту войну не расскажу. Бились мы с врагом, много раз нас превосходящим, как по численности, так и по технике и вооружению. Вся Европа ополчилась на нас. Даже Петропавловск-Камчатский атаковали. НАТО чертова. А ведь только сейчас звучание почувствовал НАТО и АНТАНТА. Одно и то же. Только в 1914 году в АНТАНТУ записали и Россию, лишь бы она против Германии выступила. Это у России традиционное – выбирать себе таких друзей, которые потом предают или становятся злейшими врагами. У России не должно быть друзей – должны быть национальные интересы. Это не моя мысль. Это позиция других государств и я не скажу, что она неверная.

В феврале 1855 года капитана второго ранга Белецкого командировали в Москву для представления императору по случаю включения в состав свиты флигель-адъютантом. Я был назначен сопровождающим офицером, имеющим поручение закончить и сдать в журнал «Военный вестник» статью о подготовке стрелков-снайперов в условиях осажденной крепости.

Вероятно, я утомил читателей своими описаниями того, как я стараюсь добраться до своего дома. Дом есть дом, да и жизнь в наше время все равно лучше, чем в те благословенные времена, когда еще мало чего изобретено. Тогда машины не создавали пробки на дорогах, потому что еще не было машин. И тогда не было хороших дорог, кроме тех, которые римляне строили в завоеванных провинциях. По этой причине и Россия осталась без дорог, оказавшись вне сферы интересов Рима. И это стало как бы бедой России. А в сочетании с нашими дураками бездорожье стало просто национальным бедствием, продолжающимся, почитай что, до сегодняшнего дня.

Так и мы с капитаном Белецким не торопясь, с лошадиной скоростью ехали из осажденного Крыма в Москву, где находился государь по случаю высадки десантов коалиции на Аланские острова и бомбардировки Соловецкого монастыря.

Лошадиная скорость – это, конечно, быстрее, чем пешком, но при хорошем раскладе в день мы проезжали до шестидесяти верст. Были бы мы фельдкурьерами, то неслись бы и днем, и ночью, меняя лошадей на станциях по одному лишь грозному взгляду. Вообще к «фельдам» все относятся с уважением, как сейчас, так и тогда. Одна только «фельдполицай» чего стоит.

Пока мы ехали, преставился государь император Николай Павлович, государь грозный, да только от грозности его мы проигрывали войну в Крыму. Отпели почившего царя и короновали нового, Александра Николаевича, которому присвоили номер два. Траур по царю закончился очень быстро, и вокруг было ликование по поводу воцарения нового.

Встретили нас достаточно равнодушно. Знакомые Белецкого спрашивали, – ну, как там? – и, не дожидаясь ответа, начинали обсуждать, кто и в чем был одет на похоронах и на коронации. Это было более интересно, чем слушать рассказы о Севастополе, где не было достаточного количества боеприпасов, вооружения, продовольствия, перевязочных средств и прочего.

Белецкий присутствовал на представлении императору. Адъютант со списком шепотом говорил, кто стоит в числе представляющихся. Молодой царь спросил:

– Как, Белецкий, там дела?

– Сражаемся за Веру, Царя и Отечество, Ваше Императорское Величество, – бодро ответил капитан.

– Молодцы. Поздравляю тебя флигель-адъютантом, – сказал царь и проследовал дальше.

Из дворца Белецкий прибыл в эполетах капитана первого ранга с вензелями Александра II и привез мой орден Станислава третьей степени с мечами.

– Поздравляю, господин капитан первого ранга, – бодро начал я, но Белецкий пожал мою руку и вызвал полового, чтобы накрыли стол в комнате.

– Понимаете, Владимир Андреевич, – сказал он, – у меня такое впечатление, что наверху просто раздосадованы тем, что мы сражаемся в Севастополе и приносим им хлопоты по снабжению армии и призрению увечных ветеранов. Давайте поднимем наши бокалы за тех, кто сейчас на бастионах и в цепях стрелков отражает вражеский натиск, чтоб живы были!

Потом пили за орден. За здоровье. За офицерское братство. Затем Белецкий заказал извозчика и сказал, что ночевать будет у родственников и пожелал мне спокойной ночи.

– Не знаю, как завтра все будет, – сказал он, – то ли в свите буду, то ли получу назначение обратно на флот. И вы, голубчик, постарайтесь достать пехотные эполеты, а то все косятся на наши погоны. Вот и я новые эполеты получил прямо из канцелярии. Прощайте, Владимир Андреевич.

– И Вы прощайте, господин капитан первого ранга, не известно, свидимся ли еще, – сказал я.

Мы обнялись на прощание, и Белецкий уехал. У меня была бумага, что подпоручик Иркутянин Владимир Андреевич командирован из действующей армии в Москву для получения ордена. Подпись адмирала Нахимова и печать. Прощай вчерашняя Россия. Завтра я буду в сегодняшней Москве, заберу свой паспорт в почтовом отделении и снова стану российским гражданином образца 2008 года от Рождества Христова. Приеду в свой сибирский город. Лягу в теплую ванну, закурю хорошую сигарету и буду предаваться мечтам о чем-то хорошем.

Как мы заказываем такси, так и я договорился, чтобы мне вызвали извозчика. Ямщик поморщился, когда узнал, что мне нужно ехать в Останкино, но, когда узнал, что будет оплачена дорога и обратно, и платить я буду ассигнациями полуторную цену.

– Садитесь, барин, домчу так, что оглянуться не успеете, – сказал лихач.

Посмотрев на мой орден, он вдруг сказал:

– Зять мой в Севастополе, Петр Иванов, тридцать лет ему, не встречали там, ваше благородие?

– Может и встречал, не волнуйся, живой он, – сказал я, чтобы успокоить, и он это тоже понял, вздохнул и тронул вожжи.

Часа за два мы добрались до Останкино. Небольшая деревушка с господским домом.