Войдя в хату, я перекрестился на красный угол и тут почувствовал на груди холодок от ключика почтового ящике. О кресте я как-то не подумал.

– Пане сотник, крестик куда-то с шеи делся, – трагическим голосом произнес я.

– Не волнуйтесь пан, завтра сходим в церкву, там подберете себе освященный, – успокоил меня хозяин.

Хозяйка, молодушка лет тридцати, стояла и прыскала в кулак, глядя на мое одеяние.

– Вот, Дарья, – сказал сотник золовке, – привел жильца нового, знакомец самого пана гетмана, писарь. Жить пока здесь будет. Собери нам чего-нибудь повечерять.

Поужинали овощами с хлебом. Еще раз покурили на крыльце, и пошли спать. Спать нам постелили на полатях, а хозяйка спала на деревянной лежанке в горнице.

Проснулся я часов в восемь утра. В доме никого не было. На столе стоял керамический бокал, а если точнее, то глиняный стакан с молоком, накрытый куском хлеба.

Я ополоснул лицо в рукомойнике в уголке, вытерся обыкновенным рушником и съел хлеб, запивая его молоком.

Спокойно переоделся в приготовленную заранее одежду, сапоги и сверху надел рясу, подпоясав ее витым шнурком. Судя по рисункам, писаря и бурсаки носили на поясах медные чернильницы. А у меня такой нет. Ничего, разживусь, зато чернила есть. Часы с руки снял и положил в карман брюк. Часы нужны, пока не научился на глазок или по солнцу время определять.

Вышел я во двор и увидел хозяйку, которая пропалывала огород.

– Доброго ранку, хозяюшка, – приветствовал я ее.

– Доброго, да уже не ранку, все уже дела свои переделали, – улыбнулась она. – А вы, пан писарь, у иноземцев спать выучились? Ондрийко сказал, чтобы вы никуда не ходили и ждали его. Он придет после полудня. А вы вот на скамеечке здесь посидите, солнышку утреннему порадуйтесь. В нормальной-то одежде вы как нормальный человек выглядите. Можете подымить своим тютюном. В доме дым пахнет погано, а на улице все едино.

Я закурил, в пачке оставалось еще две сигареты. Вероятно, придется обзаводиться трубкой или бросать курить. Говорят, что на Руси, царь Алексей Михайлович, хоть и зовут его «Тишайшим», а приказывает плетьми пороть того, кто зелье заморское курит.

Кто-то постучал палкой по калитке.

– Дарья, пан писарь уже проснулся? – раздался чей-то голос.

– Да вот он сидит на скамеечке. Если дело есть, то ему и говорите, – сказала женщина.

– Доброго здоровьичка, пане писарь, с делом до вас пришли, – поклонился мне мужчина.

– Что за дело? – спросил я.

– Да вот написать прошение до пана гетмана о том, чтобы сыночка нашего в киевскую семинарию приняли, – сказал проситель.

– Дарья, скажите, пожалуйста, где лучше народ принимать? – спросил я хозяйку.

– А вот я вам сейчас столик маленький вынесу. Погода хорошая, здесь и принимайте, – сказала Дарья.

Я помог ей вынести столик на улицу. Взял бутыль с чернилами и попросил чего-нибудь, чтобы сделать чернильницу.

В хозяйстве нашлась и глиняная скляночка, в которую раньше наливали масло для освещения, а сейчас она была сухая и чистая. Писарь-то я был аховый – у меня даже бумаги своей не было. Но люди стали идти со своей бумагой. Боже, что я только не писал. Писал так, как я представлял должно быть составлено прошение. Писал крупными буквами и быстро. Роль секретаря выполняла Дарья. Наконец, она прекратила прием, сказав, что пану писарю треба отдохнуть и пообедать.

– Вот, пан писарь, ваше заработанное, – сказала Дарья и показала горсть медяков, принесенные яйца, овощи, хлеб молоко.

– Прибери все это, Дарья, ты хозяйка и давай распоряжайся всем, – сказал я.

Зардевшаяся Дарья убрала продукты и спрятала деньги.

Вскоре пришел пан сотник.

– Ну, пан писарь, – сказал Ондрий, – слава о вас пошла дальше нашего местечка. Говорят, что вы и человек обходительный, пишете чисто и сразу понимаете, что просителю требуется. И все, кто бумагу читают, те сразу понимают, что требуется. Вот что значит грамотным быть. Читать-то я умею, а вот пишу как курица лапой. Если пан писарь не откажется, то нижайше прошу и меня поучить письму.

– А можно и мне? – покраснев, спросила Дарья.

– А тебе-то зачем? – удивился сотник. – У тебя хозяйства столько, дай Бог с ним за день управиться. Баба книгами не прокормится.

Вечерами я стал заниматься с моими хозяевами. У сотника дела шли трудновато, почерк был корявый, но мужик он упорный и писать будет почище всякого писаря без завитушек и крючков, а нормальным русским языком.

– Пан сотник, а на каком языке вы разговариваете? – спросил я.

– Как на каком, на русском, – удивился Ондрий. – Мы же русские, а не кто-нибудь.

– Почему в языке вашем столько польских слов, что порой задаешься вопросом, а не по-польски ли вы говорите, – спросил я.

– Мы, пан писарь, долго были под польской пятой, – сказал сотник, – что хочешь-не хочешь, а все равно отдельные слова из чуждого языка примешь, если те, кто паны, не воспринимают наши русские слова. От всей Руси только что и осталась наша южная Украина, окраина то есть. Даже Киев, мать городов русских, и тот у поляков находится.

Дарья оказалась настолько смышленой, что где-то уже через неделю начала читать молитвенник.

– Пане писарь, а почему в том языке, что вы меня учите, меньше букв, чем в молитвеннике? – спросила она.

– Молитвенник писан на старорусском языке, – объяснил я, – а там есть буквы, которые усложняют язык общения. Они скоро отомрут и останутся только в молитвенниках, потому что отцы церкви будут держаться за этот язык, говоря, что таким языком говорили ученики Иисуса нашего Христа. Ученики ходили в простых холщовых хламидах, и нам прикажете хламиды одеть, особенно зимою?

– Ой, свят, свят, свят, да что же это вы, пане писарь, так богохульствуете? – начала мелко креститься женщина. – Недаром люди говорят, что бурсаки все от церкви отворачиваются, будто бы им черт родным братом приходится.

– А не хочешь ли, Дарья, пощупать, може хвост у меня есть? – засмеялся я.

– Вот уж не думала, пане писарь, что вы такой охальник, – засмущалась она и быстро убежала на улицу, чтобы сообщить, что пан писарь сейчас начнет прием посетителей.

Работы писарской было невпроворот. То принесли заказ из гетманской канцелярии писать приглашения на свадьбу гетмана. Гетман женился в третий раз. Поговаривали, что вторую жену убил сын гетмана Тимофей, а молва говорила, что гетман сам ее казнил за прелюбодейство с домовым казначеем, которого еще во Львове пригрел сам гетман.

Писарское дело доходное, но и всему хорошему часто приходит конец. В августе месяце польские войска вступили на Украину и начали войну. Польская жестокость натолкнулась на такую же жестокость казаков. Польские цивилизаторы как будто учились прямо у римского императора Нерона расправам с христианами, и казацкие отряды копировали поляков: сдерут кожу с живого казака, точно так же ловят поляка и сдирают с него с живого кожу.

Паволочь пришлось оставить. Заняли его польские войска, и в Паволочи умер польский военачальник Иеремия Вишневецкий.

13 августа произошла жестокая битва у местечка Трилисы. Поляки взяли это местечко только после того, как погиб последний казак сотника Александренка и когда у женщин иссякли силы воевать с поляками. Жестокость, с какой поляки расправлялись с населением казачьих хуторов, просто поражает. Фашисты какие-то, это я уже с современной точки зрения говорю.

А тут еще с севера на казаков навалились войска литовского князя Радзивилла. Литовцы заняли Чернигов, Киев, а потом соединились с польскими войсками под Белой Церковью, где и стоял со своим войском Хмельницкий.

Положение казаков было отчаянное. Хмельницкий предложил мир. И поляки с литовцами согласились. Унизительный это был мир. Казакам отдавали только Киевское воеводство. Казаки даже хотели захватить польских парламентеров и казнить их, но Хмельницкий был тверд, а тут началась холера, которая поразила польское войско и казаков. Дарью и ее родственника я спас только тем, что заставлял постоянно мыть руки щелоком, пить только кипяченую воду и тщательно промывать все овощи.