Естественно, мы мирно пролетаем по своей траектории, но этого хватает, чтобы Попова начала прощаться с жизнью.

Когда матерящаяся и визжащая Милена открывает глаза, и понимает, что я издеваюсь, ее крики переходят во всхлипывания.

—Фиш, ты больной! Больной, тебе лечиться надо! Мы же могли умереть!

—В твоем пожаре люди тоже могли умереть! Время вышло, кстати. Следующая фура будет нашей, — снова вдавливаю педаль в пол.

—Не поджигала я ничего! Все, хватит! — сквозь слезы молит она. —Остановись!

—О, нет, дорогая, мы будем ехать, пока я слушаю твой рассказ, заодно и решим, останавливаться или нет.

Милену трясет, вся кожа покрылась красными пятнами.

—Мне конец, зря я связалась с этим уродом…, — заикается она.

Волосы на позвоночнике дыбом встают, когда я догадываюсь, о ком она говорит. На секунду даже жалко ее становится, куда полезла, тупица.

Меняю гнев на милость:

—Расскажешь, как было, — помогу тебе выбраться из дерьма, в которое ты вляпалась. Соврешь или скроешь что-то — пеняй на себя.

—Останови, пожалуйста, — Милена не на шутку испугана, поэтому я съезжаю на первую попавшуюся обочину и глушу перегретый движок.

—Я жду! — припечатываю.

—Я не знала, что эта штука активируется, — сквозь слезы и сопли давится Милена.

—Давай, Попова, соберись, рассказывай по порядку. Я тебе не Лисицын, подставлять не буду.

Она резко поднимает на меня раскрасневшиеся глаза: —Откуда ты знаешь?

Попал. Я знал. Чувствую нарастающую ярость. Надо было мочить эту тварь еще когда только узнал, что он в универе нарисовался. Скоро увидимся, блять!

—Когда я заставала вас с Виолеттой в кабинете тогда, то я не сдержалась и...,— мнётся она.

—Пошла стучать,— добавляю.

—Ты бросил меня ради неё! — выпаливает она.

—Мы и не встречались никогда, мать твою, Милена!

Смотрит на меня, поджав губы. Возразить нечего.

—Плевать! А она хороша, да? Училка, которая ноги перед студентами раздвигает.

Собираю в кучу остатки самообладания, чтобы не заткнуть её грубо, — мне нужна информация. Завожу машину, видимо, нужно еще покататься. Видит это и дергается к двери. Хрен там, закрыто.

—С темы не съезжай.

—Я пошла к Роману Павловичу, рассказала про вас. Надеялась, что её выкинут на следующий же день! — говорит с подавленной агрессией. —Но он сказал, что у него есть идея получше.

—Сжечь универ? — ухмыляюсь.

—Он сказал, что понимает мои чувства, и мое желание мстить! Но что нам могут и не поверить, и что это не будет веским поводом для увольнения. Что у тебя дурная слава и вряд ли кто поверит, что вы с Виолеттой действительно вместе. Скорее скажут, что ты ее донимаешь….

—И что этот гондон предложил тебе?

—Вил! Клянусь, я бы никогда ничего не поджигала, — по ее щекам снова начинают катиться крупные слезы раскаяния.—Знаешь, он был таким спокойным и… правильные вещи говорил, что за свое нужно бороться, что он поддержит меня…, — шмыгает она.

—Милена, блядь! Слишком долго! Мое терпение закончилось! — тянусь к зажиганию.

—Он сказал, что чтобы ее уволили, нужны доказательства! — вцепляется когтями в мое запястье. —Например, сфоткать вас или записать интимный разговор. Он сказал, что обо всем позаботится! Только ему нужна моя помощь!

—Ему какой интерес?

—Он сказал, что Виолетта не достойна занимать место его отца. Тем более теперь, когда он понял, что Виолетту уже ты натягиваешь….

—Много позволяешь себе! Еще одно подобное слово в ее сторону! — разворачиваюсь к ней разъяренно.

Раскатал бы, не будь она девочкой. Она недовольно сглатывает, но хвост свой прижимает.

Версия с тем, что Виолетта недостойна — хрень полная. Это версия для ушей Милены, она и повелась. Это не игра Виолетты, это наши с ним старые счеты.

Попова смотрит, часто моргая, прогоняет слезы: —В тот вечер он всучил мне старый кнопочный телефон с приделанной к нему херней тяжелой. Сказал, что это прослушка и надо ее поставить в подсобку. Я подумала, что это диктофон такой или датчик, —ее голос дрожит. —После одного из занятий по химии я выловила момент и запихала это все под диван у нее на складе. Роман Павлович сказал сделать так, чтобы на камерах это не смотрелось странно, будто я просто выходила с занятия.

Делаю вдох-выдох, сдерживая раздражение, сжимаю руками руль так, что аж пальцы белеют. Ядерщик сранный.

А потом ее прорывает водопадом: —Только вот нифига не прослушка это оказалась, Фиш, понимаешь?! Эта дрянь как-то взрывалась или зажигалась, я не знаю, но активировалась звонком на этот телефон! Он псих!

—Это пиздец! Ты башку свою почему не включила?

—Фиш, не знаю, я как загипнотизированная была! Он говорил все так уверенно, — хлюпает. —Скажи, как я могла подумать, что он способен моими руками поджег организовать? Я теперь в преступлении замешана, — трясется и воет Попова. —А если бы кто-то пострадал? Я не сплю с той ночи!

—Ты вляпалась, конечно….

—Когда утром нас не пустили в корпус и оказалось, что кабинет сгорел, я чуть с ума не сошла! Фиш, я бы никогда так не поступила! Это я виновата! Он убедил меня, что мы только запишем ваши встречи, — она откровенно рыдает в ладони.

—Надо прижать этого гондона, — завожу машину.

—Нет-нет! Не вздумай! Он пообещал, что обставит все так, что это я сожгла подсобку! Когда нас допрашивали, он подошел ко мне и с таким же спокойным милым видом заявил, что если я вздумаю рот открыть — всю вину повесит на меня. И тогда меня в лучшем случае отчислят, а в худшем — посадят! Сказал, заткнуться и успокоиться, мол, это и была часть его плана, ведь за порчу имущества и несоблюдение ТБ Кузнецову точно уволят. У него в глазах какие-то сумасшедшие огни плясали, он по-моему одержим этой идеей.

—Он сам скоро присядет!

Про увольнение Виолетты тоже чушь. Зная Лиса, это было бы слишком простым мотивом. Ничего, говнюк, я до тебя доберусь.

—Машину зачем испортила? — добиваю.

—Я не хотела! Сказала, ему что не буду этого делать! Но за непослушание он снова припугнул сдать меня! Я собиралась только колеса проколоть, но он сказал, что этого мало, и я ничего лучше не придумала, как выбить ей стекла…

—Ты в своем, блядь, уме? Если он завтра скажет ей в лоб выстрелить?

—Это ужасно, я знаю, ненавижу себя за это, — захлебывается от осознания своей вины. —Он запугал меня, Вил! Мне было не к кому пойти! Что мне делать теперь?

—Разберемся.

Мне нужно понять, что делать с этим. Хуй что докажешь, не подставляя Милену. Он дура, конечно, но это не ее намерение. Знаю, как Лис мозги пудрить умеет, тем более тем, кого они напрочь отсутствуют.

Даю по газам и выскакиваю на дорогу в направлении универа, надо ехать назад как можно скорее.

—В пожаре нашли что-то? — свожу брови в попытках понять, как действовать.

—Да разве кто-то что-то скажет? Следаки нас всех опросили, территорию опечатали. Но подсобка дотла сгорела, думаю, никто ничего не нашел, иначе до меня бы уже добрались, — говорит все еще заикаясь от рыданий.

—Какой итог? Ты же все сплетни знаешь, тем более те, в которых замешана, — давлю на чувство вины.

—Расследовать это вроде как никому неинтересно. Многие думали на тебя, но версию с тобой отмели, так как Виолетта тебя своей задницей прикрыла,—говорит, и сразу прикусывает губу понимая, что грубит. —Списали на нарушение норм пожарной безопасности: старая проводка, неподобающая мебель. Обещай, что не сдашь меня, Фишер! Моя мама не переживет этого, Вил, умоляю тебя! Поклянись!

—Клянутся те, кто без клятвы слов не держит.

Глава 33. Виолетта

Который день тщетно пытаюсь воскреснуть. Приподняться хотя бы на локти. Не получается. Все выжжено внутри, будто в вместе с моей подсобкой сгорела часть души.

Хорошо, хоть успокоительные держат на плаву, иначе я бы просто пошла ко дну в океане собственных слез.

Сначала было больно, потом невыносимо больно, а затем к боли прибавился страх. Липкий противный выедающий нутро страх. Он появился, когда ночью мы Кириллом сорвались и поехали в универ, глядя, как тушат полыхающее окно аудитории химии. Когда я, стоя ночью в пижаме под дождем, молилась, чтобы никто не пострадал. Когда меня трижды допрашивали о том, что случилось. Когда я проклинала себя за то, что связалась с Фишером