—Согрелась? — спрашиваю, чтобы как-то разбавить повисшую в салоне тишину.

—Да, благодарю.

—Музыку включить? А то уснешь сейчас, — говорю по-доброму, вдруг она меня боится.

—Можно, — пожимает плечами.

Тапаю на экран, пролистываю плейлисты и выбираю свой любимый.

—Это на немецком, что ли? — наконец-то подает признаки жизни моя пассажирка.

—Не нравится? — тянусь переключить.

—Оставь, просто спросила, — хочет машинальным жестом оградить экран, и случайно касается моей руки, одергивая ее как от огня. —Не слышала немецкой музыки особо.

—Ну, то есть подпевать не будешь? — предлагаю.

—Нет!

—Давай со мной: an deiner Seite will ich bleiben, geh durch Feuer und alle Zweifel*, — подвываю треку.

—Ничего непонятно, но звучит сопливо, — морщит свой маленький нос.

Пытается держать оборону, но я все же улавливаю улыбку в голосе.

—Любишь пожестче? — выдаю прежде, чем осознаю, как это звучит.

Блять, я такими репризами всех Оленят в ее голове распугаю.

—Музыку пожестче, имею в виду— решаю уточнить.

—И музыку тоже, — бросает будничным тоном.

Любит она пожестче. Умолкаю, потому что картинки категории восемнадцать плюс в моей голове уже не остановить. Там уже целый фильм с ней в главной роли. Браззерс отдыхают.

—Прекрати это думать сейчас же! — командует Виолетта, видя мою блаженную полуулыбку самому себе.

—Я просто слежу за дорогой, — отвечаю.

И представляю тебя голой.

—Мы как-то медленно едем, — Виолетта совсем оживает.

Выпрямляется в кресле, откидывая волосы от лица.

—Это Вы, Виолетта Александровна, летаете сто там, где знаки шестьдесят установлены, а мы едем как законопослушные граждане.

—Ты поэтому на учебу не ходишь: вовремя доехать не успеваешь? — интересуется «очень завуалировано».

—Скучаешь без меня?

Виолетта закатывает глаза.

Я, оказывается, нихрена не умею вести диалог с девушкой. Адекватный диалог с адекватной девушкой. Мы вдвоем, ночь, атмосфера, а я порчу все каждой новой фразой.

—Нужно было срочные дела с работой решить. Как бы я не выё…выделывался, но часть процессов в компании не идет без моего участия, — поясняю. —Слишком много работы просто, я скоро вернусь на пары.

Мне самому эти два дня дались пиздец тяжело. Тяжело с отцом. С решениями. И без нее.

Не выдержал в понедельник, и между совещаниями прилетел в универ, чтобы увидеть Виолетту хоть на минутку. Но всю перемену ее где-то носило, и мы едва взглядами встретились.

—Решил оставить все, как есть? — спрашивает деликатно.

Переживает за меня?

—Нет, — крепче сжимаю руль, —Как прежде уже не будет, просто некоторые действия требуют хорошей подготовки.

—Расскажешь?

—Это долгая история….

—Ну, судя по скорости, нам времени на три таких хватит, — подначивает меня.

И да, я еду медленнее, чем обычно, и заведомо дважды свернул не туда, чтобы дорога длилась дольше.

—Что ты хочешь знать? — поворачиваюсь к ней.

В темноте у нее поблескивают глаза и губы. Красиво.

—Из-за чего у вас не ладятся отношения? — моя тактичная Виолетта бьет всегда сразу в самое сердце.

Пару секунд собираюсь с мыслями, думая, стоит ли делиться с ней этим.

—Прости, я, наверное, слишком личное спросила, —Олененок начинает суетиться и запинаться. —Не отвечай, если не хочешь.

—Он всегда был уверен, что я не его сын, — решаюсь рассказать ей. —И сейчас уверен.

—П-п-почему? — она подскакивает на месте.

—По его мнению, что-то там не совпадало в сроках маминой беременности. А еще он вечно как параноик подозревал ее в неверности. Мама была сильно младше, и ему казалось, что….

—Я поняла.

—И еще, ну, типа, я родится не похожим на него....

—Что за ерунда? Младенцы вообще похожи на лежачий кабачок! Почему он с его деньгами не сделал ДНК-тест? — искренне возмущается.

—Сделал. Но не в раннем детстве, тогда наша семья жила обычно. Он отвел меня на тест гораздо позже, когда мы переехали сюда, и дела пошли более менее в гору.

—Сколько тебе было?

—Тринадцать, наверное…. И это было унизительно. Я молился, чтобы оказаться не его сыном, честно. Тогда бы мой детский мозг хоть как-то смог бы оправдать его ненависть ко мне.

—И что тест? — Виолетта не дышит.

—Его я сын, — говорю нехотя.—Но растил он меня как чужой придаток.

Говорю, и чувствую досаду от отторжения, которые я всю жизнь видел от отца. Виолетта молчит, но внимательно смотрит, развернувшись ко мне всем телом.

—Если будучи ребенком я пытался быть идеальным сыном, чтобы меня наконец признали и полюбили, то, повзрослев, я начал привлекать внимание иным способом. Не очень хорошими, как ты понимаешь.

—Тот факт, что ты его родной ребенок ничего не исправил?

—Сделал только хуже, наверное, — бросаю быстрый взгляд на загруженную Виолетту.

Она обдумывает мои слова и выдает: —К прежней ненависти примешалось его чувство вины?

—Именно! И поэтому он решил, что тест фальсифицирован…. Что мама заплатила кому-то.

—Жесть.

—Ему было легче считать, что он благородно пригрел маленького ублюдка, и гнобить всю жизнь маму, пока она не слегла, чем поверить в сранный тест, и в собственную неправоту.

—Почему мама не ушла? — тихо спрашивает Олененок.

—Время было другое, Виолетик. Тем более мы переехали не пойми куда. Я слишком неосознанным еще был, чтобы задавать ей такие вопросы.… Мама максимально ограждала меня от отца, когда она была живой, я получал двойную порцию любви от нее. А она двойную порцию ненависти от отца: за себя и за меня.

—Ее поэтому не стало? — спрашивает почти шепотом.

—У нее с детства были проблемы с сердцем, но она вполне могла бы прожить счастливую жизнь, если бы эта жизнь была спокойной.

—Вильгельм, я… очень сочувствую. Это просто ужасно, — даже в темноте я вижу, как блестят дорожки слезинок на ее щеках.

—Эй-эй! — нахожу ее ладонь и накрываю своей правой рукой. —У меня не было в планах доводить тебя до слез, Олененок. Только до чего-нибудь другого.

Думаю, что сейчас она начнет меня отпихивать и возмущаться. Но вместо этого она вплетается своими пальцами в мои, и прижимается зареванным лицом к моему плечу.

И это пиздец как мило. Жаль у меня нет третьей свободной руки, чтобы тоже обнять ее в ответ.

Мне кажется, я превратился в каменное изваяние, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть момент. Мы просто держимся за руки, а я готов обоссаться от счастья. Кожа горит там, где наши ладони соприкасаются.

—Это даже слушать больно, каково было тебе, — шмыгает носом Виолетта.

—Так, Олененок, все, харэ рыдать! — говорю строго, а сам чувствую, как под кофтой разгоняется сердце.

—Прости, что завела этот разговор, — отлипает и вытирает лицо рукавами.

Хочется кричать, чтобы она немедленно вернулась на место: положила на меня голову и не отпускала мою руку.

—Нет, наоборот…, мне даже как-то легче стало.

—Ты не хочешь сделать повторный тест? — выдает идею Виолетка.

—Честно, не думал об этом. Бесполезно доказывать наше родство.

—А вдруг это что-то изменит? — моя наивная Виолетта думает, что мир розовый.

—За руку держать меня обещаешь в лаборатории? — подмигиваю.

—Дурак!

Да, с моими шуточками она быстро приходит в себя, делает вдох-выдох, и еле заметно отсаживается подальше.

—Тебе никто не говорил пойти в психологи вместо химии? — беззлобно ухмыляюсь. —Ты всегда ножом в самое сердце лупишь.

Она хрипло смеется через оставшиеся слезы: —У психологов в кабинете разбивать нечего, —подкалывает меня.

—О, поверь, я всегда найду что разбить, — ржу с себя идиота.

—И с кем подраться, — добавляет Виолетта.

—Я работаю над этим. Кстати, это что за пончик руки распускал в клубе?

—Парень мой.

—Поверю, только если ты скажешь, что он съел твоего парня, и он сидит внутри.

Она прыскает со смеху: —Это друг детства, Ванька. Он нормальный обычно, просто навеселе.