– Я на вокзале. Отбываю в Петербург. Решила перед отъездом узнать, как у тебя дела? – ответила Кира, переходя почти на крик.

– Дела у меня хорошо. Время ты выбрала. Не опоздаешь?

– Нет, нет, вот, уже захожу в вагон. Сейчас потише будет. Поболтать сможем спокойно. У меня сегодня что-то как кольнуло внутри, очень захотелось услышать тебя. Всё точно хорошо? – затараторила Кира.

Шум в телефоне и, правда прекратился, и голос подруги стал слышен отчётливее и яснее.

– Всё, правда, в порядке, милая. Что за суеверные предчувствия вдруг? – усмехнулась Майя. – Ты по работе путешествуешь или отдохнуть решила?

– Уфф, – что-то зашуршало и зашелестело. – Всё, села, наконец. Успокоила. Ты же знаешь, на меня иногда накатывает что-то. – Она перевела дыхание. – Еду, да, по работе. У меня встреча с новым издателем.

– О, поздравляю! Экземпляр новой книги пришлёшь, когда отпечатают? – обрадовано спросила Зам.

– Пришлю, конечно, ты же мой самый преданный читатель, – засмеялась Кира. – Давай, рассказывай, что нового? Что на работе? Как родители? Что с личной жизнью? Давно не разговаривали, – попросила она.

Они были знакомы с Кирой с семи лет, вместе учились в школе, а потом и в институте. Кира знала про Майю всё, абсолютно всё. С ней не нужно было скрытничать и недоговаривать, маскировать некрасивые, неудобные, стыдливые и интимные вопросы и ответы на них. С ней можно было рассуждать как сама с собой: открыто, без прикрас, стыда и чувства вины. Кира понимала, не всегда одобряла, но, по крайней мере, понимала, по каким причинам Майя совершала те или иные поступки. Знакомым и родственникам Зама, не обладающим этими тайными помыслами, часто её действия казались нелогичными и безрассудными. Подруга, прекрасно владеющая словом, как-то давно назвала её сознание «несчастным», цитируя Гегеля. И только недавно, она же, по её словам, заметила проблеск не счастья, нет, но хотя бы небольшого стремления к этому призрачному состоянию в появившемся интересе к жизни, в участившихся улыбках Зама, в ставшем опять звонком голосе, в расправленных плечах. Кира, как всегда тонко почувствовала, как для Майи важна обретённая недавно свобода, несмотря на то, что ближайшее окружение списало непривычное поведение Зама в последние месяцы на кризис среднего возраста, на пагубное влияние современных психологов, на незрелость и инфантильность. Майю мало кто поддержал искренне: уважая её волю, свободу, различая в ней разумного, взрослого человека, принимая его желания. Полтора месяца назад, когда они общались последний раз, Зам просила подругу дать ей время: свыкнуться с новыми обстоятельствами своей жизни. И Кира поняла и согласилась. Майе нужно освоиться, успокоиться после перемен. Кира не беспокоила её, она любила и понимала. А сегодня она решилась позвонить. Обрадованная этим Зам, собиралась сполна развлечь подругу во время поездки, и начала рассказывать ей всё, что произошло за то время, что они не общались.

Они болтали уже больше получаса. Майя описала свою съемную квартиру, сообщила о том, что там заменила, что нового купила, как украсила; обрисовала соседей и домашних кошек, вольготно разгуливающих по подъезду без присмотра хозяев; рассказала про новых коллег и свой красивый просторный кабинет; упомянула про Главного, Германа и Якова. В этом месте её повествования Кира насела на неё с такими вопросами, что Майя даже раскраснелась, и, смеясь, кинулась возражать:

– Ну, уж нет! Какие такие отношения?! Какой замуж?! Я – свободный человек! Я сполна выплатила свой долг обществу! Меня туда больше не затянешь!

– Ой, Майя, не начинай! – воскликнула Кира, веселясь. – Какие наши годы? Развеяться тебе нужно! Про замуж я, конечно, перегнула, но, небольшой роман исключительно для здоровья, в медицинских, так сказать целях, почему нет?

– Ну, Кира! Не смеши. И вообще, ты не подумала, а может, он староват на мой вкус? Не находишь? – Майя дурачилась вовсю.

– Ах, вот, как ты запела? Юного тела ей подавай! Бери Якова в оборот тогда! – Заливалась подруга. – Только… паспорт… проверь! На предмет возраста… – Кира оглушала своим хохочущим голосом пространство. – Ой, не могу… Расскажешь ему, что после тридцати пяти всем специальную… п… при… прививку ставят! Опыт называется. – Не успокаивалась, уже почти рыдала от своих собственных шуток она. – Научишь его… х…х…хорошо делать плохое! – Кира уже начала заикаться от переполнявшего веселья.

Майя видела её сейчас, словно вживую. Маленькая хрупкая женщина, тоненькая, с чётко очерченным рыжеватым каре, длинными руками, ногами и пальцами, с ямочками на щеках, с белозубой очаровательной улыбкой, с вечными очками на носу, оправы которых ей всегда очень шли, смешливая, умная, тонко чувствующая людей, такая смелая и решительная, в отличие от неё, Майи.

– Ну, всё, хватит! Уже скулы сводит от смеха. Не хочу никаких романов. Мне пока одной хорошо. Там, в поезде, тебе ещё замечания не делают, что громко разговариваешь? – решив закончить обсуждение интимной темы, спросила Майя.

– Да нет, сегодня мало пассажиров, не пятница и не выходные. Полупустой вагон. Ладно, закрыли вопрос. Что ещё? Продолжай! – прогоняя остатки смеха, попросила Кира.

Зам, прокрутив события этих месяцев в голове, решила, что осталось рассказать только о найденных ей записке и числах на флэш-карте в архиве. Подробно описав находки и собственные действия, приведшие к их обнаружению, перечислила рождённые в связи с этими открытиями вопросы, она спросила, не перебивавшую её всё это время Киру:

– Ну, автор детективов, что думаешь?

Подруга задумчиво проговорила:

– Не зря мне сегодня ощущение какое-то неприятное садануло в живот, не нравится мне это Майя. По три цифры в ряд, говоришь? И сколько раз по три?

– Кира! Только пугать меня не нужно. Сама знаешь, мне и так страшно жить. Ничего же не случилось. Там давно всё это лежит. Может, это вообще какой-то розыгрыш? А по числам: по три – восемнадцать штук, а в конце по четыре цифры четыре раза.

– Так, по три сама знаешь, что угодно может быть: слишком много сейчас числовых кодов: город, цвет, паспорт, да полно чего, хоть книжный шифр в библиотеке. А вот по четыре в ряд…, знаешь, я в одной из своих книг использовала точки на карте Москвы, с долготой и широтой, и в итоге восемь цифр получалось: долгота и широта, по два раза, итого – шестнадцать. Может последние четвёрки это тоже координаты? Чем не вариант? – задумчиво проговорила Кира и добавила поспешно:

– Майя, милая моя, ты только не суйся, пожалуйста, никуда… без меня, – хохотнула она под конец. – Я приеду через две недели, ничего не предпринимай, хорошо? Встретимся, обсудим всё, находки мне покажешь, ладно?

– Ладно, ладно! За координаты – спасибо! Посмотрю, подумаю. И лезть не буду никуда. Дождусь. Вдвоём веселее, – отозвалась Майя.

Они проговорили ещё немного и Зам начала прощаться, она уже сильно припозднилась, а нужно было ещё доехать домой и отдохнуть, завтра был будний день – её ждала работа. Кира, закончив разговор, оставила ей их смех и тёплую улыбку на лице. И вечер стал не таким уж хмурым, усталость совсем не давящей, а одиночество – не вечным.

Майя взглянула в окно Южной башни. Герман сидел за столом напротив какого-то поджарого неизвестного мужчины с небольшим пучком волос, собранных на голове. Они смеялись и разговаривали. Герман был не один, и Майя была рада, что сегодня кабинеты тридцать третьего этажа наполнены весельем и общением, уединённая пустота вечера, как обычно, не властвовала над ними.

Москва. 14:47. Ноябрь, 13, Среда

Южная башня.

Герман вернулся с деловой встречи и с облегчением окунулся в тепло своего кабинета, нагретого солнцем. Сегодня было бесчувственно холодно, несмотря на то, что Гелиос охотно заливал небесные своды своим божественным сиянием. Лучи его, теряя свой жар в прозрачном, подрагивающем льдинками ноябрьском воздухе не доносили до земли пламенеющие стрелы, растрачивая драгоценный накал на противостояние с приближающейся зимой, они только освещали мир, но совсем не грели. Сёстры Бога Солнца словно отдали брату не только свой свет: розовый зари и бледный лунный, но и холодность подвластных им стихий, оставляя людям только минимальный предел температуры, в котором может существовать физическое тело во Вселенной.