Он устало вздохнул и открыл глаза. Вернувшись в реальность, он увидел, что из окна Северной башни на него, вернее сквозь него, невидящим взглядом Навсикайи, смотрела девушка. Она сидела в черном кожаном кресле, скрестив на груди руки, застывшая, словно восковая фигурка. Его взгляд пробежался по её худому, угловатому лицу. В нём не было ничего примечательного, она была, что называется «обычной»: немного раскосые глаза, брови с приподнятыми вершинами, среднего размера губы, сжатые, будто с трудом удерживали какую-то невысказанную во рту мысль. Её чётко очерченный подбородок был таким же острым, как и скулы, а овал лица формой напоминал продолговатую клубнику. Волосы отсвечивали запыленной медью, разделялись прямым пробором и прятались за спиной. Герман подумал, что они, скорее всего длинные. На вид ей было не больше двадцати пяти.

Девушка была одета в темно-серый брючный костюм. В вырезе двубортного пиджака, похожего на военный китель, застегнутого наглухо, виднелся воротник белой рубашки, также плотно закрытой до самой середины шеи.

Внезапно она, словно очнувшись, посмотрела ему в глаза. Эта осмысленность во взгляде воскресила её, все нервные окончания тела пришли в действие, запуская внутренний двигатель, и весь облик стал казаться теперь каким-то чрезвычайно живым. Герману показалось, что глаза у девушки зелёные, когда она, последний раз сверкнув ими, развернулась от окна и спряталась от него за равнодушным серебром стекла. И он, привычно увидел только собственное отражение. Как всегда.

Ему стало интересно. Этот кабинет пустовал больше года.

Услышав звук шагов, бенефициар оглянулся и увидел спешащую к нему с документами и чашкой в руках Валеру. Она была его бизнес-ассистентом. Валера. Герман называл её именно так. Просто и по-мужски. Он не помнил, кто предложил, он или она, именовать её так, но уже не представлял, что будет обращаться к ней как-то по-другому. Валера была не против, и ей удивительно шло имя, произносимое в этой форме. Она была высокой, с низким грудным голосом, простоватыми, какими-то неуклюжими чертами лица и такими же манерами. Ассистент работала с ним много лет, и знала настолько хорошо, насколько это вообще было возможно.

– Ваш кофе, – сказала Валера, ставя перед ним на стол фарфоровую чашку.

Герман сел в кресло и аккуратно дотронулся внешней стороной указательного пальца до белой глянцевой поверхности. «Кипяток» – подумал он, а вслух произнёс с нажимом:

– Слишком горячий. Опять. – Герман взглянул на неё с упрёком.

– Ишьтыподишьты! – воскликнула Валера тоном матери, недовольной своим избалованным, но любимым сыном.

Он лишь усмехнулся в ответ. Бенефициар давно привык к её старорусским словечкам, они забавляли его. К чести Валеры, она всегда тонко чувствовала момент, когда их можно или нельзя употреблять. В присутствии гостей, посещавших кабинет, ассистент себе такого не позволяла.

– Типография изготовила приглашения. Проверьте. Все ли устраивает? – сказала она, передавая ему длинный бумажный конверт золотого цвета.

Герман взял его, положительно оценив плотность тисненой бумаги, открыл и вынул белый лист, в котором золотым витиеватым шрифтом было напечатано:

– Потрясающе. Я доволен, – ответил он. – Разошли по списку, в сопроводительном письме добавь: мы ждем только руководящий состав компаний-партнёров и арендаторов.

Валера кивнула, направилась к выходу и добавила:

– Совещание перенесли на тридцать минут, не все успевают. Начнется в тринадцать тридцать.

«Опять ждать» – подумал он разочарованно.

Москва. 16:14. Сентябрь, 16, Понедельник

Северная башня.

– Ты должна пойти. Пойми меня правильно. – Покидая кабинет, бросила Главный, уже не гладя на Зама.

Майя кивнула ей вслед.

Главный уведомила её, именно так, не попросила и не приказала, а просто уведомила её, как о свершившейся где-то на небесах договорённости, не подлежащей изменению, что Майя идёт на благотворительный аукцион, проводимый компанией, владеющей башнями и строениями Серой площади, вместе с Главным, Генеральным и его заместителями, в конце декабря.

Она, конечно, пойдет на это мероприятие, перетерпит пару часов, и, возможно поймет правильно то, что должна, по мнению Главного, понять. Хотя Зам плохо понимала даже себя, а других людей не понимала вовсе. Что там у них в головах? Их невозможно просчитать, вычислить, уравнять, вывести общий знаменатель, утвердить единые нормы и законы поведения, спрогнозировать реакции и эмоции, слова и поступки. Ей сложно давалось общение. Ребенком, ей внушили некоторые правила взаимодействия, но, наконец, повзрослев, она уличила их в шаблонности, однобокости, необъективности и перестала им следовать, а новых пока не приняла, предпочитая просто вести себя вежливо.

В людях сейчас она не видела четкой конструкции «если – то», у них были сплошные иллюзии, паралогизмы и исключения и при этом, у каждого человека -свои, да такие, что без знания вводных данных ей они были недоступны. Это теперь приводило ее в недоумение: как себя вести? Что может им понравится? А что нет? Что, когда и как говорить? Как реагировать? Она-то всегда старалась держать себя в руках, и была несколько отстранённой. Майя почему-то с детства знала, что со всем справится и эмоционировать нет смысла. Эта мысль, как клеймо, была выжжена в её сознании. Неизвестно, откуда она произросла, эта мысль, но она всю жизнь сопровождала и защищала её, как верный пёс, преданность которого была много больше материнской. Мать называла её холодной. Возможно, она была права.

Зам подошла к окну. Её невольный соглядатай стоял у стеклянной стены своего кабинета и пил кофе. Она почему-то была уверена, что он пил именно кофе. Крепкий, масляный, терпкий, как и он сам.

«Если мы будем теперь часто видеться, нужно придумать, как приветствовать его, – подумала она. – Это будет вежливо». И, не дав себе опомниться и начать сомневаться, увидев, что мужчина смотрит на неё, она коротко кивнула ему. И тут же получила в ответ на своё приветствие лёгкий наклон головы, с зачесанными назад, чуть вьющимися каштановыми волосами.

Москва. 15:14. Сентябрь, 18, Среда

Южная башня.

Просматривая договор, Герман сопоставлял его с отчетами юридического и финансового департаментов, оценивая возможные риски и величину доходности, в случае его исполнения. С предполагаемым партнёром он раньше не работал, компания вышла на рынок недавно и ещё не обросла ни отзывами, ни репутацией. Обратив внимание на реквизиты подписанта со стороны исполнителя, бенефициар удивился: Новиков П.М.

Девушку, с которой он, до недавнего времени, состоял в отношениях, звали Марианной Новиковой. Родственники? Нужно уточнить. Он сделал себе пометку. Встречаться с бывшей любовницей Герману совершенно не хотелось. Он вздохнул с облегчением после их расставания: её было слишком много, вернее, в ней было слишком много. Много пустоты и обезличенной занятости. Это был интеллектуальный и духовный мезальянс. Ему очень скоро стало не о чем с ней разговаривать, а слушать её было неинтересно. Социальные сети, салоны, шопинг, бренды, тренды, коучи всего и вся, ретриты, гуру, практики, марафоны, мемы – таким был калейдоскоп её жизни. Красочным, зажигательным, но не воспламеняющим; тлеющим, но не горящим. Хотя в постели она была хороша. Хорошего понемножку, так говорят?

Марианна внешне спокойно восприняла его сообщение о желании прекратить отношения, однако искренне не понимала, почему он хочет это сделать? Она была полностью, абсолютно уверена в себе и своей привлекательности. И в этом была вполне естественна: эта детская наивность, такая бесхитростная, такая органически прямодушная, такая непоколебимая в своей правоте взывала к Герману только в одном вопросе: как можно хотеть расстаться с ней? С НЕЙ?! Эта монета открылась ему другой стороной: укоренившейся зашоренностью, эгоцентричной сфокусированностью на себе и своих желаниях, что в некотором смысле позабавило его силой этой веры в себя, но и испугало отрицанием всего отличного от неё. Марианна была младше его на четырнадцать лет. Это объясняло различие их мировоззрений, кругозора, слоёв их миров, накопленного опыта, иногда совершенно, как он думал, для неё неприемлемого. Контуры их, заполненные красками разного года выпуска, в его случае, видимо уже изрядно поблёкшими, оказались совершенно несовместимыми. Герман считал это очевидным, однако, услышав непонимание в словах Марианны, решил, что объяснять всё это он не будет. Она не поймет. Пусть её.