«Марио Лиджо… Разве объяснишь, что означает, когда тебя, в твои почти шестьдесят обнимает пусть безмозглое, но живое существо в двадцать пять. Разве объяснишь? И в шестьдесят хочется, чтобы кто-нибудь сказал: «Как мне хорошо с тобой!» Вранье? Ну и что! Ложь? Пускай! Подумаешь, шарахаться от лжи на пороге шестого десятка. Ложь. Но мне хорошо от этой лжи, и какое дело до этого борцам за правду? Можно подумать, что в сорок не лгут или в двадцать. Разве у них, у тех, кто моложе, все не ложь? Не надо, не надо рассказывать мне сказки, я с детства их терпеть не могла. Я пожила. Я знаю: когда произносятся слова любви, какими бы они ни были, лживыми или правдивыми, никто не скажет, что не хочет их слышать. Никто!»

Миссис Розалин Лоу с раздражением отошла от трюмо. Единственное, что радовало, — великолепные серьги в ушах: огромные колумбийские изумруды изумительного оттенка в обрамлении двенадцати бриллиантов, карата по полтора каждый. Красивые серьги, хотя и вызывающе дорогие. Миссис Лоу давно полюбила изумруды. Когда-то один из бесчисленных любовников сказал: «Ничто так не гармонирует с твоими необыкновенными глазами, как изумруды». Правда, дальше рекомендаций он не пошел, на столь идущие ей драгоценности у него не хватило пороху. Слава богу, она сама была в состоянии делать себе дорогие подарки.

Итак, Марио исчез, ничего не сказав. Ничто не предвещало такого странного поворота событий. За день до исчезновения он жаловался на головную боль. Вы представляете? Не она ему, а он ей! У него, видите ли, дистонические приливы. Он бросился на кровать, не раздеваясь, скорчил одну

из самых скорбных мин и промямлил нечто вроде: «Кошмар, не знаю, что со мной творится в последнее время. Сплю плохо. Устаю быстро. Тело влажное. Дрожат руки».

Миссис Лоу прекрасно понимала причину бесчисленных жалоб. Она давно заметила: чем ближе они подходили к спальне, тем интенсивнее становились стенания ее возлюбленного. «Дурачок! Я тебя насквозь вижу, — хотелось сказать ей. — Дрожат руки? Быстро устаешь? Потеешь? Может, забеременел? От этой ирландской тихони Лиззи? А что? От мужчин сейчас всего можно ожидать. Кроме, пожалуй, того, чтобы они были мужчинами».

Она снова вернулась к зеркалу. Придирчиво осмотрела себя. «Еще ничего. Была бы совсем ничего, если бы Дэвид не контролировал мои деньги. Вздыхатели тоже начинают замечать в женщине массу ранее не увиденных достоинств, как только узнают, что ее кошелек туг. Если бы дражайший муженек— чтоб его! — не сыграл такую злую шутку, составляя завещание… Тогда еще лет десять спальня не пустовала бы, а на большее и рассчитывать грех. Вот! Мысль о грехе еще изредка приходит в голову, значит, с точки зрения морали, не такая уж я стерва, как говорят об этом окружающие. Разве настоящей стерве приходят в голову мысли о грехе? Конечно, когда у стареющих женщин и мужчин ресурс любви исчерпан, а рядом живет соседка ничуть не моложе, а даже старше, и к тому же у нее молодой любовник— неважно, как она его заполучила, — смешно рассчитывать на отсутствие зависти среди дряхлых ровесников».

Миссис Лоу вышла на участок, с удовольствием посмотрела на цветы. И не потому, что они были удивительно красивы, а потому, что вчера узнала — из буклета, брошенного в почтовый ящик, — в Алсмере, в пятнадцати километрах от Амстердама, на крупнейшем в Голландии, а может быть и в мире, аукционе такие цветы, как у нее на участке, шли по двести долларов за штуку. Там же было сказано: в 1979 году в Алсмере было продано два миллиарда срезанных цветов и сто пятьдесят горшечных растений. Алсмер — законодатель в области цен для цветочных рынков всей Европы. Гигантское, без окон, здание аукциона с пятью залами вытянулось почти на километр и занимает площадь в двадцать четыре гектара. Его обслуживают четыре тысячи восемьсот человек. И цветочки Розалин там очень высоко котируются.

Конечно, то, что Марио исчез, скверно, то, что цветы, которыми она обладала, так дороги, прекрасно, а все вместе — и есть жизнь, скверная и прекрасная одновременно.

Харта миссис Лоу терпеть не могла. Он платил той же монетой. Розалин относилась к нему с пренебрежением, с каким сильные мира сего всегда относятся к тем, кто вынужден зарабатывать на кусок хлеба, ежедневно приходя на работу, а тем более охраняя власть имущих от возможных неприятностей. Но кто другой мог пролить свет на исчезновение Марио? Длинноногая миссис Уайтлоу? Вряд ли! «Не знаю, какой она там сыщик, но то, что она без мужа, без денег и с девочкой на руках, никак не свидетельствует о могучем интеллекте и умении устраиваться в жизни». Если женщина, и к тому же красивая — Элеонору миссис Лоу считала красивой, как это ни было ей досадно, — не смогла обтяпать как полагается свои дела, эта женщина дура. Тут миссис Лоу не признавала полутонов. Надо, называть вещи своими именами.

Она рассуждала так: красота — товар. Товар, который всегда в цене. Обладать хорошим товаром и не суметь его продать, разве не признак глупости, что там ни говори? Может, она и распутывает хитросплетения уголовных гениев. Ну и что? У миссис Лоу когда-то был роман с шахматистом. Специалисты говорили, что играл он как бог. Но, по мнению Розалин, был набитым дураком, с общежитейской точки зрения. Причем так считала не только она, но и все, с кем был знаком шахматист. Следующий, кто пришел ему на смену, говорил: «Видишь ли, дорогая, умение, играть в шахматы — весьма специализированное дарование, вроде как умение перемножать черт знает сколькозначные числа в уме». — «И извлекать корни», — подсказала миссис Лоу. «Ты совершенно права, и извлекать корни», — согласился наследник шахматиста.

На специализированные дарования детектива Элеоноры Уайтлоу Розалин не рассчитывала. Поэтому она отправилась в вотчину Харта.

«Большие маневры» в участке сегодня были не совсем обычны. Началось с невинного замечания Харта, которому надоело взирать, как помощник подбрасывает вечно раззявленную кобуру, грозя лишить ее содержимого:

— Потеряешь пушку.

— Не думаю, сэр. Если только не без помощи со стороны, — с достоинством ответил тот, и от выстрела неизвестно как очутившегося в его руке револьвера банка в дальнем углу дворика взвизгнула, описала дугу и упала на землю.

Начальник даже не удивился редкой в устах подчиненного связной фразе. Взял банку:

— Небось балуешься в одиночку где-нибудь в Длинном логе?

— Мрачное место, сэр, — сказал Джоунс неопределенно.

— Мра-а-чное, — Харт скроил нечто вроде улыбки. — Расставляй, потарахтим.

Джоунс смутился, выставил шеренгу банок. И по тому, как бережно он поворачивал шесть правых, Харт понял, какие уготованы ему. «Вроде футболиста: перед тем как пробить пенальти, на глазах публики крутит мяч, выбирая бок, удар по которому будет смертельным для ворот».

Джоунс отошел от стола. Вынул револьвер. Харт мотнул головой: стреляй. Все шесть правых банок получили по дырке.

Харт уперся ногами и опорожнил обойму, чуть поводя «магнум» двумя руками. Однако последнюю банку лишь задел по касательной. Джоунс тут же исчез. «Расстроился: умыл старого хрена. А я мазнул. Досадно. Неужели пошел в разнос? Те, кому неохота иметь дело с полицией, не стоят услужливо, как банки: мол, попади в меня. Постарел ты, брат…»

Первое, что услышала Розалин, подъезжая к участку, были выстрелы. «Совсем ополоумели. Поднять пальбу среди бела дня, в центре города. Вот наша полиция. Вот наш закон. Почему этому Харту все сходит с рук? Жены нет, детей нет, близких нет, денег не должно быть. Откуда только берутся такие наглые люди?»

Пока она размышляла, на пороге появился Джоунс и начал в упор расстреливать миссис Лоу бронебойным взором. У нее тут же брови полезли вверх. «Ну знаете! И тут наглость! Какая наглость!» — Розалин вскипела она же не девочка по вызовам для неудачников средней руки! набрала полную грудь воздуха и холодно процедила.

— Хотите проводить меня к мистеру Харту, любезный?

Джоунс помолчал, внимательно осмотрел грудь миссис Лоу, причем она могла поклясться, что остался доволен результатами осмотра, и безмятежно ответил.