— Ничего не хочу.
Миссис Уайтлоу повернулась и, не прощаясь, пошла к машине.
В это же время, может, чуть раньше, может, несколько позже, в кабинете Харта раздался звонок. Впоследствии удалось достать магнитофонную запись этого короткого, но важного разговора, в котором реплики Харта малоинтересны. Голос его собеседника был низким и обладал качествами, с головой выдающими людей, привыкших командовать. Дружелюбно, но решительно человек начал так:
— Мистер Харт! Какая удача, что трубку взяли вы. Слушайте меня внимательно. Во-первых, включите скремблер-режим. Включили? Прекрасно. Во-вторых, в-вашем городке творятся неприятные вещи. Только что звонили мои люди. Они взволнованы. Ваша подопечная, миссис Уайтлоу, ведет себя странно. Знаете, каким был ее маршрут сегодня, когда она покинула вас? Не знаете? Остается только сожалеть. В аэропорте она была, само собой. После визита к вам. Затем она, по дороге'заскочив на минуту в полицию, поехала к Розенталю, а потом к Барнсу. Повторяю, маршрут был таким: вы, аэропорт, снова вы, Розенталь и Барнс. Исключаем аэропорт и болтовню с Джоунсом, остается: вы, Розенталь, Барнс. Она же могла заехать и в особняк Лоу — поговорить с его служанкой или садовником, могла заехать к матери Лоу или просто перекусить. Обратите внимание, каким недвусмысленным был ее путь. Вы, Розенталь, Барнс. Не перебивайте, говорить буду я. Случайность? Нас не устраивают такие случайности. Еще раз обращаю ваше внимание на странность маршрута миссис Уайтлоу. Вы уверены? Не может ни о чем догадываться? Только если будет семи пядей во лбу? А может, у нее и есть эти знаменитые семь пядей? Что тогда? Вы подумали, кто будет отвечать, если все рухнет?
Говоривший дал возможность начальнику полиции Роктауна несколько секунд обдумывать этот вопрос, однако потом все же высказал собственное мнение:
— Мистер Харт, мы работаем вместе много лет. Нам было бы досадно потерять такого человека, как вы. Но если дело зайдет далеко, у нас останется слишком незначительная возможность выбора. Слишком незначительная. Далее: почему мои люди выражают удивление маршрутом миссис Уайтлоу, а ваши не видят, в этом ничего особенного? Надеюсь, вы дали соответствующие инструкции? Создается впечатление, что вы не следите за передвижениями миссис Уайтлоу. Для вас, Харт, это непозволительная роскошь. Прошу обдумать то, о чем мы говорили. Не забудьте отключить скремблер-режим, когда закончим. Желаю удачи, и вот еще что…
Начиная с этого места, качество записи было настолько низким, что восстановить последние слова собеседников не удалось.
Харт рассеянно водил пальцем по панели с тумблерами и лампочками. Ну и звонок!. Пот градом лил с раскрасневшегося лица. Харт не мог ответить на вопрос, что привело его в состояние крайнего возбуждения. Вернее, возбуждение, охватившее во время звонка, прошло и сменилось удручающе угнетенным состоянием. Неужели она может? Неужели она смогла протянуть нить между ним, Розенталем и Барнсом? Неужели смогла?. Такая милая, с мягкими волосами и добрым взглядом совсем не проницательных, скорее наивных глаз. Она нравилась ему. Нравилась так, как может нравиться взрослая красивая породистая женщина зрелому одинокому мужчине. Он закрывал глаза и видел ее в своем доме. Он знал, у нее есть дочь, и думал, что мог бы стать для девочки неплохим отцом. В последние дни он несколько раз слышал сквозь утренний сон детский визг и возню. Потом раздавался голос Элеоноры: «Не шуми, не надо, папа спит». В эти мгновения Харт начинал думать, что кое-что в жизни еще можно исправить, пусть немного, пусть совсем чуть-чуть.
Он нажал тумблер. Раздался щелчок. Надо же такое придумать! Скремблер-режим! Оказывается, на это мозгов хватает. А как придумать, чтобы женщина, столь нужная ему на исходе жизни, оказалась в его доме, не знал никто. Может, кто-то и знал. Но он, Харт, не имел ни малейшего представления о том, где искать этого таинственного к о г о-т о — спасителя, хотя и был полицейским, и самым большим его достоинством коллеги считали умение идти по следу.
Харт поднялся и крикнул так звонко, что вздрогнули лепестки отцветающей розы:
— Джоунс! Джоунс! Где у нас патрульные машины — третья и восьмая? Где, черт их дери?! Если Шоииеси опять нализался, я вышвырну этого осла к дьяволу! — Он тут же подумал, что осел и дьявол ладить не будут. Уж что-что, а дьявол не дурак.
— Красная рожа твоего дружка Шоннеси только позорит полицию, — сказал Харт и ca^M удивился, какую чепуху он способен иногда нести. Он даже не смог бы сказать, что имел в виду, когда говорил о красной роже, — только цвет лица или нечто большее.
Никто не ответил. Наверное, Джоунс куда-то отлучился. Харт с ненавистью оглядел вещи, которые уже много лет окружали его, окружали каждый день с утра до вечера: сейф, телефоны, холодильник «Дженерал моторе», дурацкий старомодный стол, который он и жаждал выбросить, и даже боялся об этом подумать. На столике, у окна в разных посудинах стояли невероятно пахучие цветы, названия которых он был не в силах запомнить, и только говорил Джоунсу: «Их запах когда-нибудь сведет меня с ума». На глухих стенах кабинета Харта висели две огромные цветные фотографии. Их подарил лет семь назад знакомый полицейский из Иллинойса. На одной была запечатлена могила Альфонса Аль Капоне, на другой могила Джона Герберта Диллинджера.
«Аль Капоне прожил всего сорок восемь, меньше, чем я. Диллинджер „отправился на тот свет вообще мальчишкой — тридцати двух лет, — рассуждал Харт. — Смешные ребята. Чего им не хватало? Не хватать может только жизни. Только жизни».
Внизу фотографии с могилой Аль Капоне было помечено: участок сорок восемь, кладбище Оливет, Чикаго. Рядом с семейным склепом стоял маленький памятник большому негодяю. На черном мраморе были выбиты слова: «Кто ответит?» — и еще: «Мой Иезус, спасибо». «Кто ответит?» Сам Капоне завещал такую эпитафию или расстарались его родственники? Кто ответит? Он имел в виду: кто ответит за него? Или: кто ответит, был ли он прав? Или: кто вообще ему ответит в том мире, где никто никому не отвечает? Черт его знает, что имел в виду этот Капоне.
Харт любил перечитывать эти слова и находить в них каждый раз новый смысл. Кто ответит? Как сказал тот, звонивший: «Вы подумали, кто будет отвечать, если все рухнет?»
Харт плюнул на пол и вслух произнес:
— Мой Иезус ответит. Спасибо ему заранее. — Ему правилось эксплуатировать мудрость великого бандита.
Он повернулся, показалось, что сзади кто-то стоит. Никого. Взгляд его остановился на убогой могилке Диллинджера в Индианаполисе, с небольшим камнем наверху. Он был весь изъеден выбоинами; любители сувениров растаскивали по кусочкам и без того скромный монументик.
— Секция сорок четыре, кладбище Краун Хилл, Индианаполис, — прошептал Харт. — Интересно, что можно будет написать на моей могиле? «Всю жизнь дрожал как осиновый лист, и все равно умер! Так стоило ли так дрожать?»
Капитан подошел к окну, одуряющий запах цветов ударил в нос. «Нет! Что бы там ни говорил Джоунс, придется выкинуть цветы. Спасибо тебе, мой Иезус, что ты поддержишь меня в этом благом начинании».
В кабинет вошел Джоунс. Быстро сообразил, что близость шефа к цветам не предвещает ничего хорошего, и, видимо, не ошибся. Харт повернулся и тихо проговорил:
— Я выгоню Шоннеси! Мне не нужны ни он, ни эти чертовы цветы. — Джоунс начинал опасаться неизвестного, когда шеф говорил тихо. Но Харт тут же взорвался и заорал: — Где третья и восьмая? Где? Я знаю где! Я им покажу!
Джоунс успокоился: раз шеф орал, значит, все шло обычно заведенным порядком и опасаться было нечего.
Наташа стояла у прилавка, заваленного зеленью, и вертела в руках пучок петрушки.
— Все хорошо! Только что такое скремблер-режим, можешь пояснить?
У человека, торговавшего зеленью, отвисла челюсть, и, всегда готовый в бой за честь своей травки, он сказал:
— Лучший трава кругом. Самый пахучий. Кинза — чудо. Цицмат и тархун — опять чудо. Не понимаю, как не нравится трава. Всем нравится. Что еще объяснять?
