Он отпустил её руки, расстегнул ветровку и одним рывком порвал на ней футболку. Мраморная кожа покрылась шершавыми мурашками, а соски сжались в пикообразные бугорки. Она была без лифчика, ему это не понравилось, и он зарычал. Сначала тихо, кривя губы и запрокидывая голову. Потом дико, с хрипом и нутряным воем, сдирая с неё шорты. Она не сопротивлялась, лежала, раскинув руки. Безучастная, безразличная. Стянув шорты, он вцепился зубами в ажурный треугольник трусиков и рвал их, пока не осталась лишь тонкая полоска резинки чуть ниже пупка.

С чувством лёгкого изумления он заметил блестящую дорожку на её щеке. Эта слеза только для него. Она готова его любить, без любви жизнь прекращается. С первого момента их встречи он почувствовал в ней ту же, что и в себе, скрытую потенцию, называемую готовностью любить. Эта сила подобна гравитации. Ею освещены самые тёмные закоулки его мира. Даже те, где материя, скованная абсолютом физического Нуля, замирает и обращается в некое подобие смерти. Там её власть явственна и непреклонна. Отрицать это всё равно, что отрицать саму жизнь. Тот, кто не любит, отрицает. И тогда только смерть может стать очевидным проявлением его любви к миру. Его мерой ценности. Только любовь сможет утешить его.

Он придавил руками её руки и навалился всей тяжестью содрогающегося в конвульсиях тела. Его судорожные движения вызывали в ней жгучую, непереносимую боль. Её тело истязали, кромсали, разрывали на части. И она снова закричала. Этот крик был похож на вой. Она кричала, словно пыталась исторгнуть из своего тела эту невыносимую боль и весь ужас, что заполнил её до краёв. Ей хотелось забыться, исчезнуть, умереть. Она вырвала руки и вцепилась в нависшие подрагивающие над ней щёки и стала раздирать акриловыми ногтями ненавистное лицо.

Последнее, что она увидела, — мелькнувшее остриё клинка, оно вонзилось ей в глаз, проникло в мозг и остановило сознание.

Крохотная снежная луна утонула в омуте ночи. На кровати похрапывает Вадим, а она пишет, рисует, чертит. Ищет точку пересечения, только найти пока не удаётся. Она, как эта луна за окном, утонула в тёмной гуще информации. А ещё очень мешают мысли о Максе.

— Увы, результат отрицательный, — голос у него сухой, усталый.

— В смысле? — хотелось заплакать. Разрыдаться прямо в трубку.

— Человек на фото совершенно не идентичен тому, кто изображён на фотороботе. А что касается самого фоторобота — то программа выдаёт ошибку.

— И что это может значить?

— Такого человека не существует.

— Как так?

— Видимо, свидетель плохо разглядел. Как у него с фантазией?

— Я не знаю. Я с ним не говорила.

— Понимаешь, программа, конечно, новая, но уже обкатанная, и такое впервые. Я несколько раз загонял, но стабильно выдаёт ошибку. Объяснить это можно следующим: у некоторых людей неразвитая зрительная память, они не умеют распознавать черты лица.

— Это как-то связано с плохим зрением?

— Не обязательно. Кем работает твой свидетель?

— Вообще-то, он турагент. А что?

— Не знаю, можно ли отнести это к творческой профессии.

— А что с творческими не так?

— Люди творческие часто погружены в себя, отсюда плохая память на лица. Да и видят они всё по-другому, в рамках своей собственной фантазии. Вспомни хотя бы чёрный квадрат Малевича. Уж сколько копий сломано в спорах о том, что он за ним видел. Так и твой свидетель.

— Думаю, всё гораздо проще, он не разглядел его в темноте, а помочь очень хотелось, вот и… — Лена задумалась. В повисшей паузе слышалось беззвучное дыхание Макса.

— Мне жаль, что я не смог помочь тебе. — Она не ответила, только сильней прижала к уху телефон. Его дыхание ровное, мерное, спокойное. Чересчур спокойное. Это напрягало, сбивало с мысли. — Попробуй составить психологический портрет убийцы. Возможно, это поможет определить мотив. Должна же быть у него точка фиксации, что-то, что толкнуло его на преступление.

— Триггер?

— Да. Надо определить, что им движет. Только не пытайся психолизировать его с точки зрения нормального человека, помни, что у убийцы своя собственная понятная только ему логика.

— Спасибо, Макс.

— Всегда рад.

Неправда, в голосе не было ни радости, ни нежности. Таким официально строгим с ней он никогда не был. Даже шутка с Малевичем казалась натянутой — слабая попытка придать разговору лёгкость. Она разозлилась.

— Тогда пока, — швырнула телефон на стол.

Всё по нулям. Ноль чувств, ноль информации.

Ноль информации принёс и Вадим, который первую половину дня просидел в соцсетях, изучая аккаунты погибших девочек, а вторую провёл в бегах по местным поликлиникам. Никто по поводу подозрительных травм никуда не обращался. Было несколько переломов, ушибов и одно сотрясение мозга, но к делу об убийстве Гули это отношения не имело. Всё.

Она ничего не сказала Вадиму про звонки Максу. Зачем? «Он устал, хочет спать», — оправдывалась перед собой за враньё и с облегчением вздохнула, когда он завалился спать. Приглушив свет, она прошла в душ.

Тёплая вода расслабляла, примиряла с действительностью, успокаивала обиду, рассеивала досаду. Она добавила немного холодной и замерла, кожа покрылась гусиными пупырышками. Выкрутила холодный кран до упора и чуть не вскрикнула от «ледяного ожога». Холодный душ придал бодрости и уверенности. Она выключила кран и, быстро завернувшись в махровый халат, вышла из ванной комнаты.

Спать не хотелось. Лена села к столу и включила лампу. Всё, что ей сейчас нужно, — это свежая голова, блокнот с ручкой и время. Времени хоть отбавляй. До утра она найдёт его, вычислит. Она уверена, иначе к чему бы этот сыщицкий зуд, который вибрировал в ней последние полчаса. Время пошло.

Усталый свет настольной лампы освещал исчирканный лист блокнота. Вадим заворочался в постели, закинул руку на вторую половину кровати, пощупал пустое место, поднял голову.

— Эй, ты чего не спишь? — буркнул, протирая глаза. Потянулся за телефоном, включил. — Два часа ночи! Ты что, так и не ложилась?

— Нет.

Вадим приподнялся.

— Что ты там делаешь?

— Ты будешь смеяться, но я пишу отчёт. — Лена улыбнулась. — То, что я так ненавижу в своей работе. Но оказывается, это помогает систематизировать информацию.

— Ты ненормальная! — Вадим поднялся и подошёл к столу. — Зачем я на тебе женился?

— А я тебя предупреждала…

— Зря я тебя не послушал. — Он присел рядом. — Ну и что, есть результат?

— Мне кажется, да.

Вадим вытянул шею, разглядывая таблицу в блокноте.

— Не удивлюсь, если ты скажешь, что вычислила убийцу.

— Да.

— Что «да»?

— Я его вычислила.

Вадим придвинул стул и сел рядом.

— Как ты это делаешь? Научи.

— Смотри. — Лена пододвинула блокнот к Вадиму. — Я составила таблицу. В вертикальной колонке — подозреваемые, а напротив каждого — всё, что косвенно указывает на причастность к преступлению.

— Так, понятно. Ну и как ты из них выбрала убийцу?

— Методом исключения. Возьмём первого. — Лена подчеркнула ручкой фамилию Лихомот. — Я перечислила все подозрительные моменты. Любвеобилен, подходит под описание свидетеля, и у него перевязана рука. Тропы здешние наверняка хорошо знает, раз часто ездит.

— Эх ты, неблагодарная, он помог тебе организовать поиски. Стал бы он это делать, если бы был убийцей?

— Почему нет? Для отвода глаз — очень даже.

Он же на танцах был, когда Гулю убили?

— Танцы начались в девятнадцать часов, а Гулю убили между шестнадцатью и восемнадцатью. За это время он вполне мог вернуться, переодеться, принять душ и прийти в зал. Вот тебе и готовое алиби.

— Ладно, но рука? Ты говорила, что она не была забинтована на тот момент.

— Он был в толстовке, длинный рукав мог и скрыть… Хотя, танцуя, он махал руками у меня перед носом, не боясь разоблачения. И библиотекарша припадала ему на руку.