Макс испугался, что его обвинят в насилии и упекут в лагерь, если вообще не расстреляют. А Надя корила себя за легкомыслие, за проклятую бабью слабость, что и прежде была её ахиллесовой пятой. Но тот бравый майор был хоть русский…

Укоры совести мучили её, но расстаться с Максом она не могла. Да и он, несмотря на ужасную участь, ожидавшую его, если связь с русской женщиной откроется, не отступил от Нади.

Вспыхнувшая между ними любовь ни о чём знать не хотела. Оба понимали, что будущего у них нет, но вперёд не заглядывали, что будет то и будет. А пока хоть день – да наш!

Срок этой любви оказался не долог. В начале следующего, 1949 года Максу фон Штайнеру объявили, что за примерное поведение и добросовестный труд его, в числе других бывших военнопленных, отправят в ближайшее время на родину. При иных обстоятельствах это долгожданное известие вызвало бы у него восторг. Но теперь всё обстояло несколько иначе. Он тотчас же подумал о разлуке с Надей, о том, что она сказала ему в канун Нового года. У них будет ребёнок…

И радость от скорого возвращения домой смешалась с горьким чувством расставания с полюбившейся ему женщиной, которая ждёт от него ребёнка. И он возможно никогда не увидит его, не узнает даже, кто у него родился, сын или дочка.

Потеряв голову, он просил Надю уехать с ним, не понимая хорошенько, как вообще это можно осуществить. Надя только грустно улыбалась в ответ и гладила его белобрысые с заметной сединой мягкие волосы. Макс записал ей свой берлинский адрес, прося хотя бы отправить ему письмо, когда ребёнок родится. И долго не мог понять, почему даже этого Надя сделать будет не в состоянии.

– Обещаю одно, – сказала она, глядя в сине-голубые, полные печали глаза Макса, – если родится девочка, назову её в честь твоей мамы Мартой, а мальчик будет Максимом…

4

В роли адвоката Аркадий Михайлович Шмелевский освоился быстро. Участвовал поначалу в отлично знакомых ему трудовых спорах, в которых поднаторел ещё в бытность юрисконсультом предприятия, выступал по бракоразводным процессам, исключении имущества из описи…

Но стремился заняться делами уголовного характера, они представляли для него интерес не только и даже не столько с профессиональной точки зрения (в университете он учился на кафедре уголовного права), сколько с финансовой. Клиента для начала можно было запугать грозящими ему санкциями той или иной статьи уголовного кодекса и он, перепугавшись серьёзных для себя последствий, согласен будет заплатить сколь угодно большие деньги, чтобы не угодить за решётку или, по крайней мере, если тюрьма неизбежна, смягчить наказание.

Будучи весьма дотошным юристом, Аркадий Михайлович умел обнаружить некоторые нестыковки или откровенные прорехи в действующим законодательстве и мастерски использовал их, ставя порой в тупик судей и особенно милицейских следователей, умом не блиставших.

В уголовной среде за Аркадием Михайловичем вскоре закрепилась репутация дельного адвоката, к его услугам стали прибегать всё чаще. В этом своеобразном мире он стал известен под кличкой «Шмель».

Однако первое, что он сделал, как только был принят в гильдию адвокатов – подал на развод с осточертевшей ему до зубной боли Леночкой. Та разводиться желания не имела. Всё-таки статус замужней женщины её устраивал больше, чем разведённой. Пусть гуляет сколько угодно и с кем угодно, но официально – он её муж.

От упрямства с разводом Аркадий Михайлович отучил жену быстро, пригрозив, что устроит так, что их не только разведут, но и у неё отберут ребёнка! Это подействовало, сопротивляться разводу Леночка не стала, испугалась. Мало ли что может придумать этот крючкотвор-законник!

– Ты пойми, – миролюбиво говорил Аркадий своей теперь уже бывшей жене, когда они выходили из зала суда. – Мы с тобой птицы разного полёта, вместе нам не взлететь.

– Ты не птица, – усмехнувшись, возразила Леночка, счастливая уже тем, что ребёнок остался с ней, – ты – шмель, а шмели высоко не взлетают.

– Зато жалят больно, если что, – парировал Аркадий.

– И кого ж ты жалить собрался? Уж не меня ли?

– Того, кто встанет на моём пути. И потом, я шмель иного полёта, – самодовольно улыбнулся Аркадий. – Я взлечу так высоко, как пожелаю.

– Смотри крылышки не обожги.

– За меня не волнуйся.

– Была охота.

Впрочем, продолжать этот бессмысленный разговор у Аркадия Михайловича желания не было.

Выйдя из здания суда, он поймал такси и, удобно устроившись на заднем сидении, помахал стоявшей на тротуаре своей бывшей жене, радуясь, что более он её не увидит.

Распорядившись отвезти себя домой – Аркадий Михайлович жил пока на съёмной квартире у Речного вокзала, – он, благодушествуя, предался мечтам о будущей жизни, в которой не будет места всяким там Леночкам. И вдруг почему-то вспомнил одну музыкальную пьеску – может и не пьеску, но он именно так её назвал, – под названием «Полёт шмеля».

Давно, ещё учась в школе, он слышал, как Конкордия Николаевна, учительница пения, объясняла его приятелю и соседу по парте Марику Рубину, мечтавшему стать музыкантом, что самое важное при исполнении этой музыки (пьески?) – её стремительный темп и что такое подвластно исключительно виртуозному музыканту, каким ты, Марик, надеюсь, станешь, закончила пожилая учительница.

Подивившись этому непонятно почему пришедшему в голову воспоминанию, Аркадий Михайлович подумал, что раз блатные окрестили его «Шмелём» и, словно сговорившись с ними, Леночка тоже так его повеличала, то и он должен виртуозно исполнить свою партию, свой полёт и достигнуть… Но вот что он собирался достигнуть в этой жизни, он пока чётко не сформулировал, однако смутные очертания чего-то великого и достойного постепенно вырисовывались в его сознании.

…Аркадий Михайлович обожал выступать в суде, здесь он чувствовал себя, как артист на сцене, к которому приковано внимание публики. И хотя публики этой зачастую было катастрофически мало – семь-восемь рядов деревянных скамеек, находившихся в зале заседаний, и те не всегда были заполнены, – это отнюдь не мешало ему произносить убедительно-красивые речи в защиту своих клиентов. Особенно приятно было щёлкнуть по носу кого-нибудь из своих бывших коллег, юрисконсультов предприятий, заводов и – т.п.

Однажды Аркадию Михайловичу довелось защищать ведущего инженера одного из московских заводов, уволенного по сокращению штатов. Директор этого завода, эдакий удельный князёк, как описал его инженер, вёл себя так, будто завод являлся его наследственной вотчиной, где он, абсолютный хозяин, имеет полное право казнить или миловать любого работника, будто они его крепостные. Увольняя ведущего инженера, место которого ему потребовалось для своего протеже, он не счёл нужным создать хотя бы видимость законности увольнения. Думал, наверно, что его «хотелка» является обязательной не только для суда, но даже для адвоката. И юрисконсульт завода, расфуфыренная, надменная особа средних лет, не сделала труда оформить увольнение в соответствии с действующим КЗоТ: видимо, тоже решила, что одного её присутствия в суде будет довольно, чтобы отказать в иске бывшему ведущему инженеру.

Аркадию Михайловичу достаточно было продемонстрировать в ходе судебного заседания два штатных расписания: одно действующее до увольнения ведущего инженера, другое – после. Они оказались совершенно идентичны.

– Так о каком же увольнении по сокращению штатов может идти речь, если никакого сокращения штатов, как видно из представленных документов, фактически не было? – снисходительно улыбнулся Аркадий Михайлович, глядя на испуганное лицо особы с завода, спешно перебиравшую какие-то бумажки на столе.

Суд восстановил ведущего инженера на работе и обязал завод выплатить ему все причитающиеся за вынужденный прогул суммы.

Такие лёгкие победы приносили Аркадию Михайловичу моральное удовлетворение, но не деньги.

…Этого не молодого мужчину отчасти было жаль даже такому холодному и циничному человеку, каким становился Аркадий Михайлович Шмелевский.