Мы вылетели из Шираза в Басру рано утром. Вскоре горы Загрос остались позади, и слева мы увидели Персидский залив. Потом самолет свернул на север, и мы пересекли устье Шатт-эль-Араб и приземлились в аэропорту Басры. Иракская таможня пропустила нас без задержек, и мы взяли такси. Первым пунктом в нашем маршруте была деревня Джазирех-йе-Салбух.
Мы уже находились среди заболоченных земель южного Ирака. Дорога, на три фута возвышавшаяся над затопленными рисовыми полями, была единственной твердой поверхностью в обозримом пространстве. Эти болота тянутся по обоим берегам Тигра и Евфрата, на севере они кончаются на полдороге к Багдаду, на юге - до Аль-Курны, где, как говорят, Адам и Ева нашли Древо Познания. Поблизости от Аль-Курны обе реки сливаются и образуют Шатт-эль-Араб, который на юге впадает в Персидский залив у Абадана. В нижнем течении, от Кийюн-канала до залива, по Шатт-эль-Араб проходит граница между Ираном и Ираком.
Первая остановка на нашем пути, Джазирех, была с иракской стороны реки. На другом, иранском, берегу, чуть южнее, находился Абадан. Между ними было примерно двадцать миль по реке и болотам. Где-то в этой глуши мы надеялись найти род суайяд племени мадан, чтобы купить или выспросить у них секрет - и остаться в живых. Потом нам оставалось доехать до острова Абадан и найти американца. Схватить этого человека, избавиться от его телохранителей, привести веские доказательства, обеспечить свидетелей, потом отвести его в ближайший полицейский участок и потребовать его ареста, выдачи и так далее.
Таковы были наши самые скромные намерения, и я не слишком обольщался насчет их исполнения. Но я по натуре пессимист. Слишком часто амбициозные планы искушали Провидение продемонстрировать тщету человеческих желаний. Такой урок, несомненно, полезен для души, но неизбежно вреден для тела.
Мы проехали через древний порт Синдбада Басру и направились дальше вдоль Шатт-эль-Араб. Кругом были рисовые поля, иногда попадались заросли тростника и бамбука. Погонщики тащились рядом со своими буйволами, а там, где находился клочок сухой и твердой земли, располагались селения.
Дальше к югу деревень стало меньше - здесь было меньше земли и больше воды, и даже дорога стала хлюпать под колесами. Наконец мы приехали в Джазирех, угнездившийся на едва заметной возвышенности и каждый год сползавший все ниже. Это была последняя арабская деревня на нашем пути. Здесь кончалась дорога и начиналось болото.
Мы расплатились с таксистом и пошли в Джазирех нанимать лодку и лодочника, потому что только так могли добраться до мадан. Но тут мы столкнулись с затруднениями. Хотя люди из Джазиреха торгуют с мадан и славятся как хорошие рыбаки, они никогда не забираются глубоко в плавни. Один за другим они отказывались везти нас. Мы не могли даже найти кого-нибудь, кто продал бы нам лодку - в каждой семье лодка была только одна, и от нее зависела их жизнь.
После часа поисков я заметил, что Дэйн стал терять терпение. Я подумал, что он близок к тому, чтобы реквизировать лодку под дулом пистолета, примерно так же, как мы реквизировали грузовик Хансена. Но, к счастью, мы нашли на берегу компанию сабеев, и один из них согласился довезти нас до ближайшей деревни мадан за весьма умеренную плату.
Мы без промедления погрузились в его лодку. Вскоре Джазирех исчез позади, и мы поплыли по Шатт-эль-Араб. Некоторое время рядом тянулся берег, прямой, низкий, покрытый увядшей травой. Вдоль берега ютились хижины, и время от времени мы видели мальчишку, который ведет осла, или стайку женщин, стирающих белье. Мы видели даже ухоженные поля, с которых нищие феллахи надеялись собрать урожай прежде, чем разлив смоет эти поля вместе с жалкими хижинами в Персидский залив.
Река становилась все шире, двумя рукавами обтекая остров Мухаллех. Затем она делилась на три части, чтобы обогнуть Абу-Дауд, а потом на дюжину рукавов, разделенных длинными песчаными отмелями. Спустя некоторое время мы уже не видели ни берегов Шатт-эль-Араб, ни каких-либо других приметных мест. Но наш лодочник знал, что где находится. Он прокладывал маршрут в глубину безбрежных плавней.
Я привык гордиться никогда не подводившим меня чувством направления, но здесь я совершенно растерялся, не в силах отличить одну протоку от другой. Каждая отмель выглядела точно так же, как предыдущая, а любой островок камыша в точности походил на любой другой. Даже солнце ничем не могло помочь, потому что его скрыла тонкая пелена облаков. Никогда я не чувствовал себя более беспомощным. Теперь я знал, почему жители Джазиреха держатся подальше от плавней.
- Мне не нравится это проклятое место, - прошептал Хитай. - Я могу понять землю и, возможно, даже пойму океан. Но эта проклятая смесь того и другого...
- Да, - сказал я. - Мне это тоже надоело.
Наши глаза встретились, и впервые мы обменялись взглядами понимания и товарищества. Мы посмотрели на Дэйна, который неподвижно сидел на носу лодки, а потом снова переглянулись.
Хитай облек мысль словами:
- Друг мой, этот каменнолицый американец хочет нас погубить!
- Я в этом не сомневаюсь, - сказал я.
- О Аллах! Слышал ли кто-нибудь нечто подобное? Дэйн карабкается по горам, пересекает пустыни, лезет в болота и бог знает куда - и все ради того, чтобы остановить людей, которые продают немножко героина другим людям. Но этих гонок, восхождений и стрельбы уже слишком много. Ты знаешь, Ахмед, человеку при рождении дается определенная толика удачи, и, когда он ее израсходует, он умирает. Послушай, Ахмед - сколько удачи могло остаться у нас?
В разговорах Хитая об удаче звучали, на мой взгляд, отголоски богохульства, но что-то в этом было, и я печально кивнул.
- Если Дэйн умрет... - начал Хитай, остановился и посмотрел мне в лицо.
Я должен был пресечь это туркменское коварство на месте. Но невыносимая жара угнетала мой дух. Меня тошнило от однообразного пейзажа, меня преследовало болотное зловоние. Так что я ничего не сказал, только отвернулся.
Хитай резко схватил меня за руку.
- Ну ладно, а почему он не может умереть? Кто он такой для нас? Он иностранец и неверный, а мы - правоверные, и мы оба - иранцы древней крови...
