Они почти не разговаривали в дороге. Ларри бормотал что-то себе под нос, и, если прислушаться, можно было разобрать, что он бухтит про деньги и цены на дома, лошадей, выпивку. Крис казался невозмутимым, но непрерывно курил, даже покупал в деревнях самый дешёвый табак, чтобы выгадать побольше. Билл и сам курил больше прежнего, стараясь не думать о том, что лежит под сеном, и не тянуть руки пощупать свое добро.
На ночлег они всегда вставали в стороне от жилья и от дороги, разводили костер, молча варили кашу с солониной. Единственный раз за день заговаривали друг с другом, определяя, в каком порядке дежурить ночью. И ложились, стараясь кое-как заснуть. Наутро Крис обычно варил целый котелок кофе, и Ларри выпивал свою долю первым, торопливо и жадно, а потом дёргался, хмыкал и бежал щупать мешки под настороженными взглядами партнёров.
И это все больше раздражало. Особенно когда Ларри полез проверять мешок прямо во время остановки в деревне – и невесть как Билл и Крис успели его схватить и удержались от того, чтобы набить ему физиономию прямо на месте.
Чем дальше они ехали, тем больше Билл жалел, что связался с этим дерганым Ларри. Вот же я болван, думал он то и дело, можно было ещё в армейском лагере понять, что из этого суетливого толку не выйдет, будет сплошной балласт. Нет, решил, что три револьвера и три мешка лучше двух. Подстраховался, хмыкал Билл. Сам же знал, что жадность дело плохое. Теперь приходится терпеть.
Терпение лопнуло тихо и обыденно. Вот утром они проснулись как обычно, и Ларри побежал щупать свой мешок, словно он мог похудеть за ночь. Словно он всерьез уверился, что весь мешок его, раз он упер самый тяжёлый.
Вот Крис, дежуривший последним, снова делает кофе, зевает, взвешивает в руке бумажный свёрток с остатками порошка, убирает в мешок с едой. Ларри торопливо наливает свою кружку до краев, так, что выплескивается на землю, а после шумно пьет его, хлюпая, обжигаясь и ругаясь. И начинает ворчать. Жалуется, как болит спина, перемежая нытье мечтами о том, что он купит в Техасе и куда позволит себе пойти. Словно уговаривая сам себя, твердит, что теперь можно и жену выбрать не абы какую, и вообще, поехать на восток, где женщин много, и они сами на шею вешаются к богатым мужикам.
И про то, сколько дорогих борделей есть в Сан-Антонио.
Обычно он замолкал, когда партнёры отправлялись, Билл занимал место на козлах, и телега, скрипя и потрескивая, трогалась с места. Можно было выдохнуть, закурить и думать лишь о том, как одолеть этот день пути, проехать городок-другой и сколько можно потратить на табак из того, что осталось в карманах.
Но сегодня Ларри не умолк. Он свесил ноги с левого бока телеги и продолжал бурчать себе под нос о том, как он хорошо будет жить и что купить на свой, именно свой, мешок золота. И даже снова запустил руку под сено, пощупать свою ненаглядную долю. Ларри уже не первый день повторялся, как музыкальная шкатулка в доме у богатея, которая тренькает одну и ту же мелодию часами, только заводи. От него разило потом. Нет, от них от всех пахло вовсе не розами после дороги по джунглям и недели с лишним езды по пыльной дороге и ночёвок в лесу, но от Ларри в последнее время воняло удивительно сильно.
И тут Билл сказал себе, наконец, в чем их теперешняя большая проблема. В том, что Ларри — грёбаный жадный трус. Он уже мысленно присвоил себе большую долю добычи, он готов за нее грызться, и в то же время отчаянно боится. А значит, едва придет время делить добычу, он укусит первым, как напуганная, но зубастая собака.
Ларри — это бочка с порохом, фитиль у нее уже тлеет, и не разберёшь, когда она рванет.
Нет, не так. Эта бочка рванет в самый неподходящий миг. Например, когда им зададут лишний вопрос. Или когда им встретятся какие-нибудь люди с оружием и начнут расспрашивать. Людям с оружием надо будет отвечать весело и без страха даже под дулами револьверов и дробовиков, а Ларри не вытянет.
Он заорёт, схватится за оружие и угробит всех к дьяволам.
Билл пощупал индейскую монету в кармане.
И ему подумалось, что не нужно ждать, когда придет беда. Тогда будет поздно, надо спасаться сейчас.
— Хватит болтать, — не выдержал позади Крис.
— А чего я такого сказал! — возмутился Ларри немедленно.
— Чушь всякую несёшь.
— А ты молчишь как сыч, ну и молчи дальше!
— Потише там, — проворчал Билл сквозь сигару. Они подъезжали к очередной деревне, и ругаться при мексах не следовало тем более.
Ларри заткнулся, но, коротко обернувшись, Билл понял, что тот сделал это с трудом. И в деревне, пока они набирали воды из колодца и покупали немного кукурузы для лошади, Ларри двигал челюстью, ходил туда-сюда и словно бы заставлял себя молчать.
Билл не очень понял, как это произошло, но вот они выехали из деревни, он обернулся поглядеть на Ларри, сутулившегося и болтавшего ногами, — и мысленно увидел его отдельно от себя и Криса.
Лишним.
Исключительно ради их безопасности.
И дальше они ехали до середины дня, сделали привал на жаре, курили, перекусывали кукурузными лепешками, лениво обменялись несколькими словами — и Ларри уже был отдельно. Совсем. Со своей болтовней и своим страхом.
И Билл с какой-то особой зоркостью отмечал, что Ларри не может усидеть спокойно, что он все время озирается, пялится на них с уже нескрываемым страхом, что он нелепо шевелит челюстью, даже когда не жует табак, словно хочет что-то сказать и сдерживается, что он постоянно дёргает ногой. И это бесило его все больше. Каждый дергающий жест, каждое нелепое шевеление, каждое слово некстати. Они были здесь, а Ларри уже где-то там, и нужно только сделать один шаг, чтобы Ларри действительно остался там и не сорвался и не погубил всех разом.
Когда спала жара, они остановились снова — перевести дух и напоить лошадь из придорожного колодца, чтобы потом под луной проехать ещё немного до того, как остановиться на ночлег. Вокруг не было ни души, только в кустах орали сверчки.
Ларри снова полез щупать мешки. Крис сплюнул и отошёл курить в тень ближайшего чахлого дерева, оставляя Билла возиться с лошадью, как он нередко делал. Это тоже раздражало, но почему-то не так сильно.
Билл, не распрягая, подвёл лошадь с телегой к колодцу, достал воды, поставил ведро на землю. Достал револьвер и деловито выстрелил Ларри в голову.
Тот мешком свалился с телеги в пыль.
— Надо же, — сказал слева Крис, — а я думал, ты так и не решишься. И придется мне опять все делать самому.
Обернувшись, Билл увидел первым делом револьвер Криса, направленный ему в живот. А потом уже ухмыляющегося Криса целиком, усталого, потного и довольного.
— Не первый день воюю, — ответил Билл, лихорадочно соображая, что делать.
— Действительно, — сказал Крис. — А теперь аккуратно положи свою пушку на землю. Потому что, извини, следующим я быть не хочу.
И сплюнул.
— Так, спокойно, — Билл всей ладонью чувствовал твердую рукоять револьвера, и тот тоже смотрел напарнику в живот. — Ларри был трусом, и ты это знаешь. Слабым звеном. Он выдал бы нас, случись что. А теперь все, слабого звена больше нет. Остались два удачливых джентльмена. А два удачливых и храбрых джентльмена всегда могут договориться.
— Положим, насчёт слабого звена ты прав, — сказал Крис лениво. — Туда паршивцу и дорога. Но насчёт договориться...
— Нам сотни миль по треклятой Мексике ехать. Я говорю по-испански, а ты? Так, слова связываешь, объясняешься насчет табака и переночевать. Ты не отболтаешься без меня от мексов с оружием. Тебе даже дорогу будет трудно узнать. Особенно здесь, в глуши.
Крис молчал.
— Ты знаешь, что я прав, — напористо продолжал Билл. — Мы нужны друг другу, партнёр. С кем будешь меняться по ночам, чтобы караулить? С кем отстреливаться от мексов, если они вдруг захотят пошарить в телеге у гринго? И кто будет объясняться с нашими, как не я? Я сержант, а тебя могут и за дезертира принять! Не дури, партнёр. С нами двумя все будет в порядке, а один ты не справишься...
