Кондитерская была очень маленькая. Она служила и кафе, и магазином одновременно. Здесь не было места для певцов, и довольно трудно было хоть как-то уединиться. Я бы выбрал для свидания место получше.

Прилавок с пирожками, пончиками и пирожными делил комнату пополам. В глубине справа стоял застекленный холодильный шкаф. В нем были выставлены разнообразные желе и фруктовые воды. Между дверью и прилавком расположились два столика на двух человек каждый. Рядом с окном, налево от двери, был еще столик. Больше столов не поместилось. Я выбрал место недалеко от прилавка. Оно показалось мне наиболее уединенным, если так можно сказать, когда сидишь в полутора метрах как от прилавка, так и от двери.

Пожилая седая женщина с лицом, вдоль и поперек изрезанным морщинами, стояла за прилавком. Она была одета в желтую униформу: кофточка, юбка и фартук.

Я заказал две ромовые бабы и чашку шоколада со сливками. Было двадцать пять минут четвертого. У меня есть дурная привычка: я всегда прихожу на пять минут раньше.

В двери появилась Сольвейг, освещаемая лучами заходящего солнца. Ей не нужно было меня искать. Кроме нас, здесь никого не было. Когда она приблизилась, я заметил, что она небольшого роста. Сольвейг протянула мне свою маленькую светлокожую руку и сказала:

– Здравствуйте, я Сольвейг Мангер.

Я встал и взял ее руку.

– Варьг Веум. Добрый день.

Мы обменялись крепким рукопожатием, и Сольвейг извинилась, что опоздала. Я сказал, что это ничего, и она Улыбнулась, будто уже наперед знала, что я обязательно так скажу. Она подошла к прилавку, заказала чашку кофе и половинку сдобной булочки.

Вернувшись, она села, расстегнула пальто. Пальто было из зеленого вельвета, уже не новое, местами выцветшее, с большими отворотами и широким поясом с темно-коричневой пряжкой. Бежевая блузка в мелких цветочках, оранжевых и коричневых, придавала облику Сольвейг что-то осеннее, печальное. Блузка была свободной, мягко спадала с плеч, не выдавая очертаний фигуры. Это было романтично и загадочно, так как фигуру можно было домысливать: маленькие, как холмики, груди, крепкая тонкая талия и мягкий живот. Плечи узкие и прямые – она сидела ровно, естественно выпрямившись.

На ней была юбка из зеленого бархата, и ее широкие бедра в сочетании с узкой грудью казались непропорциональными. Ее фигура была далека от классического идеала и не похожа ни на полноватую Венеру, ни на цветущую Диану. Но это была фигура женщины, в которую моментально влюбляешься, потому что во всем ее облике есть что-то трогательное, нуждающееся в защите и нежности.

Мое изуродованное лицо рядом с ней было просто недопустимым – мятое, некрасивое, даже безобразное. Я поднес руку к лицу, чтобы хоть как-то прикрыться, и пощупал свою щетину.

– Мы где-нибудь встречались раньше? – спросила она и посмотрела мне прямо в глаза.

Я опустил руку.

– Не могли бы мы перейти на «ты», – попросил я, – а то приходится постоянно напрягаться, чтобы не ошибиться и сказать «вы».

Она несмело улыбнулась.

– Хорошо, и называй меня Сольвейг. А я буду называть тебя… а как? Видар?

– Я только могу мечтать, чтобы меня так звали.

– Да? – Глаза у нее были синие, темные-темные. Волосы, обрамлявшие ее лицо, делали его очень юным. Они были не светлые, и не каштановые, и, конечно, не рыжие – в них было все. Я полностью согласен с Юнасом – это было первое, что бросалось в глаза.

– Меня зовут Варьг, – сказал я.

Но она не засмеялась.

– Послушай, я боюсь, что у нас будет трудное знакомство. Я не верю тому, что ты говоришь. Я не поверила, что ты частный сыщик, и теперь… тебя действительно так зовут?

– Да, – кивнул я. – Меня зовут Варьг, и я частный сыщик.

– Конечно, – она улыбнулась. – Теперь я верю. Я поверила, когда тебя увидела.

У нее было красивое лицо, хотя и не отвечающее классическим требованиям. Оно было очень своеобразным– Маленький рот с губами не тонкими и не пухлыми. Когда она улыбалась, щеки становились округлыми и полными, а у уголков рта появлялись ямочки. Нос небольшой, прямой, твердо очерченный волевой подбородок. Если бы не волосы, она была бы просто симпатичной. В глазах ее светилась мягкость и доброта, но волосы…

Я не отрывал взгляда от ее волос, и она сказала:

– Как раз сейчас ты должен спросить, какого цвета мои волосы?

– Правда? – улыбнулся я.

– Все обязательно об этом спрашивают, раньше или позже. Чаще раньше.

– И что ты отвечаешь?

– Я говорю «так, нечто среднее» или «каштаново-русые», и тогда уже больше вопросов не задают.

Она мне нравилась. Она сидела, выпрямившись, за маленьким столиком напротив меня и, склонившись к кофейной чашечке, время от времени бросала на меня короткие, изучающие взгляды. Глаза ее не задерживались на моем лице и тут же возвращались в темную глубину кофе.

Она была не слишком молода. Веерок тоненьких морщинок в уголках глаз говорил о том, что ей, конечно же, за тридцать. Последние дни не прошли для нее даром. Я заметил темные тени под глазами, которые не были видны неделю назад, и напряженной складки у бровей тогда не было. Морщинки были воспоминаниями о переживаниях – из тех, что либо проходят, либо становятся еще заметней и остаются до конца жизни, до того дня, когда ты сам, если тебе повезло, оставишь узкий круг близких скорбеть по тебе.

– Сольвейг, – сказал я.

Она вскинула на меня глаза, и, когда она ответила «да?», я почувствовал в ее голосе напряжение и страх.

– Во вторник, на прошлой неделе, я был вместе с Юнасом в баре, и он…

Ее глаза заблестели, мягкие губы дрогнули, рот искривился. Она крепко сжала губы и быстро смахнула слезы рукой.

– Извини… я…

Дама за прилавком деликатно удалилась в заднюю комнатку, и мы слышали, как она подвинула стул, а потом Шумно листала газеты.

– Я не хочу тебя огорчать, я говорю с тобой откровенно, – снова начал я. – Я хотел встретиться с тобой, чтобы побольше узнать о Юнасе, потому что я должен найти его убийцу и потому что я сам не слишком хорошо его знал. Ведь я виделся с ним всего лишь раз.

– В тот вторник? – Она изумленно посмотрела на меня.