*****

С Серёгой мы познакомились на студенческой вечеринке. Каким ветром будущего медика занесло на вечеринку молодых, подающих надежды студентов журфака, я сейчас уже и не вспомню. Кажется, он встречался с какой-то девчонкой с нашего потока.

Серёга выделялся высоким ростом и крепким телосложением, держался просто и скромно, как бы немного в стороне. В тот вечер я был один, потому подошел и заговорил с ним. Спросил, откуда он приехал, где учится и очень удивился, когда узнал, что передо мной будущий психиатр. Я с детства питал интерес к рассказам про самоубийц, маньяков, любил разные ужасы. Не знаю уж, чем меня привлекала эта тема, но я с упоением слушал Серёгины истории, а он знал их немало.

Он был веселым парнем, легким на подъем, в то же время, в нем чувствовалась глубина, в которой таились свои секреты. Он мало рассказывал о себе. Обмолвился лишь, что родом из глухой деревушки, мать из местных, коренных народов, а отец русский, из переселенцев. Смешанные браки в тех краях не приветствовались, но его родители как-то умудрились пожениться и сотворить Серёгу. Мать рано умерла, вроде бы от болезни, но точно не припомню сейчас, а отец всю жизнь работал в лесном хозяйстве.

Как парень из забытой богом деревни, которой на карте-то не сыскать, решил стать психиатром, для меня оставалось загадкой. Он объяснил, что медицина – его призвание, а про психиатрию ничего пояснять не стал. Я больше не делал попыток влезть к нему в душу. В конце концов, каждый имеет право на свои странности.

Сам-то я тоже был хорош. Странностей во мне хоть отбавляй. Про таких как я говорят: не от мира сего. Худощавый, бледный, черные волосы до плеч и сияющие, словно в лихорадке, глаза. Не знаю, чем я приглянулся Свете. Наверное, виной всему мода на бледных длинноволосых юношей, больше ничем её выбор я объяснить не могу. Во всяком случае, на фоне Серёги, с его высоким ростом, могучим телосложением и аккуратной стрижкой, я смотрелся гротескно и даже жалко.

Я писал дурацкие стихи, которые сейчас кажутся мне смешными и пафосными, но Серёга считал их достойными внимания, слушал с интересом, хвалил и поддерживал мое неказистое творчество. Его слова вселяли уверенность, которой мне всегда недоставало. Когда в моей жизни появилась Света, Серёга подружился и с ней. Частенько мы проводили время втроем, гуляли, ходили в кино. Наша дружба крепла, становилась выдержанной, проверенной временем.

Новость о гибели Светы добралась до него не сразу. Серёга уехал в деревню проведать отца, здоровье которого ухудшилось. Он тревожился, поэтому закрыл сессию досрочно и отбыл в родные края еще в конце весны. Поддерживать с ним связь возможности не было. Деревня находилась в глуши, частенько её и вовсе отрезало от цивилизации. А в город Серега вернулся осенью, опоздав к началу учебного года на несколько дней. Тогда он и узнал о трагедии. Он навещал меня в больнице, но я этого совершенно не помню. Меня накачивали препаратами, от которых я то ли спал, то ли находился в каком-то сумеречном состоянии. В таком жалком виде я и предстал перед его взором.

*****

Наконец, дело дошло до выписки. Не сказать, чтобы я чувствовал себя здоровым. Скорее, меня можно было назвать спокойным, лишенным интереса к окружающему миру. Со временем я немного оклемался, но прежним так и не стал. Бывало, на меня накатывала тревога, чаще это случалось во время грозы или полнолуния. Больше я не пытался задушить себя или как-то иначе навредить собственному здоровью, и этот факт, по-видимому, послужил основанием для выписки.

Друг встретил меня у входа в лечебницу, перехватил из моих слабых рук сумку с нехитрым скарбом и помог дойти до машины. Ноги были будто набиты ватой, во рту пересохло, меня лихорадило как алкаша, не нашедшего денег на пузырь. Серёга пояснил, что так действует синдром отмены. Дозу лекарств снизили, от некоторых отказались вовсе, меня вывели из состояния овоща потому, что лечащий врач отметил положительную динамику.

"До полного излечения еще далеко, – глубокомысленно произнёс Серёга, – но сейчас можно обойтись более щадящими дозами".

Я слушал молча, демонстрируя полное безразличие к собственной судьбе. Меня знобило и потряхивало, хотелось поскорее прилечь и укрыться чем-нибудь теплым. Про себя я отметил, что на дворе разгорается лето, будто и не было тех трагических событий, что сломали меня. На мне была футболка, джинсы и кроссовки – одежда, в которой я поступил в лечебницу в августе прошлого года. Погода стояла теплая, но меня пробирало до костей, лихорадка усиливалась, руки дрожали, а зубы выбивали дробь. Серёга с беспокойством посмотрел на меня, потрепал за плечо и тронул машину с места.

Дома ждала мать. Она готовилась к встрече, накрыла на стол, но увидев меня, безвольно повисшим на плече друга, встревожилась не на шутку. Серега затащил меня в спальню и уложил на кровать, накрыв одеялом. Выйдя из комнаты, он плотно закрыл за собой дверь.

"Ему надо поспать", – услышал я его приглушенный голос.

После я провалился в забытьё и более ничего уже не слышал.

Проснулся вечером, когда за окном стемнело. Сереги уже не было. Мать сидела на кухне, уставишись в тарелку с нетронутой едой. Она вздрогнула от неожиданности, когда я тихо появился у неё за спиной.

– Садись, поешь, – торопливо сказала она, украдкой взглянув на меня.

Она убрала со стола грязную тарелку с остатками еды, которую недоел Серёга, и поставила чистую, предварительно положив порцию тушеной картошки с мясом. Мама приготовила её специально для меня, поскольку знала, что я обожал это блюдо в той, нормальной своей жизни.

Я безучастно взглянул на картошку, ароматную, дымящуюся, и сел на стул напротив неё. Мы молчали и ковыряли еду вилками. Я не хотел есть. Голова раскалывалась, к горлу подступала тошнота, которая лишь усиливалась от запаха еды, наполняющего нашу крошечную кухню.

Мама встрепенулась, всплеснула руками, словно удивляясь своей забывчивости, и вынула из кармашка на фартуке флакончик с таблетками.

– На вот, выпей, – она достала плоскую, знакомую мне таблетку, и сунула в ладонь. – Серёжа велел принимать вечером по одной для спокойного сна.

Она налила воды из большого белого кувшина, который всегда стоял на столе. Я посмотрел на таблетку, помусолил её пальцами, сморщился и швырнул в рот, запив добрым глотком воды. Голова болела, настроение было прескверное, поэтому спорить и вредничать я не стал.

– Что он ещё велел? – язвительно спросил я.

Мама покачала головой и с укором посмотрела на меня.

– Велел, чтобы я собрала твои вещи.

– Это ещё зачем?

– Ему надо вернуться в деревню. Серёжин отец умер ещё зимой. Ты, наверное, не помнишь этого, – осторожно сказала она. – Тогда не было времени улаживать дела и он хочет сделать это сейчас, на каникулах. Нужно решить вопрос с домом…

– Я-то тут при чём? – перебил её я.

Новость о смерти Серёгиного отца я воспринял безучастно. Врачи сумели отключить у меня все чувства, свойственные нормальным людям: сочувствие, сожаление, эмпатию. Осталась лишь злость, которую отключить, по-видимому, забыли.

– Он считает, что поездка пойдет тебе на пользу. Живописная природа, озеро, горы…

– На пользу? – вдруг взвился я, сам не понимая, почему злюсь. – Или ты просто хочешь избавиться от меня? Так и скажи, что боишься! Боишься оставаться со мной наедине. Ведь я псих!

Мама зарыдала. Громко так, протяжно, закрыв лицо руками. Я замолчал. Смотрел на неё сурово и даже с раздражением. Не обнял её, не постарался успокоить, а просто ждал, когда она перестанет плакать. Наконец, она затихла, отняла ладони от опухшего, покрасневшего, мокрого от слез лица и сказала:

– Всё, чего я желаю – чтобы ты поправился!

– Ладно, – пробурчал я и вышел из-за стола, так и не притронувшись к картошке, – собирай вещи. Мне уже всё равно.

*****

Нам предстояла долгая дорога. С вечера мать собрала сумку, приготовила в дорогу еды. Серёга приехал рано утором, разбудил меня, помог привести себя в порядок, умыться и одеться. Я был заторможен, медлителен и неповоротлив.