Моя невеста умерла. Не бросила меня, не ушла к другому (это я еще мог бы как-то принять), а просто умерла. Случилось это в один из летних дней. Мы сдали экзамены, закрыли хвосты и готовы были наслаждаться каникулами.

Света всегда вставала рано. Постоянно повторяла эту поговорку про бога, который дает тем, кто просыпается спозаранку. И в утро того злополучного дня она не изменила своей привычке. Не знаю, стоит ли говорить про бога, все-таки вопросы веры вещь индивидуальная и очень личная, но одно могу сказать: в тот день бог поступил со Светой нехорошо. Прямо сказать, плохо поступил с ней бог, если он вообще существует.

Проснувшись, Света набрала мой номер и защебетала:

– Вставай, соня, солнце уже высоко! Пора покорять этот мир!

Я, в отличие от Светы, жаворонком никогда не был и потому ответил ей голосом человека, который едва продрал глаза:

– Доброе утро, Светик!

– У нас сегодня всё по плану? – осведомилась она бодрым голоском, от которого у меня зазвенело в ушах.

– Конечно, милая! Дай мне пятнадцать минут.

– Я выхожу и буду идти очень медленно, – снисходительным тоном сказала Света. – Когда я подойду к твоему корпусу, то надеюсь увидеть тебя внизу.

– Договорились! – ответил я, спрыгивая с кровати.

Жили мы в студенческом городке. Корпус женского общежития стоял напротив мужского. Нужно было перейти дорогу, пройти через небольшой скверик с лавочками и ты уже на месте. Я стремглав побежал в ванную, взывая к силам, хранящим студенческие общаги о том, чтобы там не было очереди. Не хотелось заставлять Свету ждать в такое замечательное утро. Покончив с чисткой зубов и водными процедурами, я снова понесся к себе. Схватив джинсы со стула, я стал натягивать их и одновременно пытался допрыгать до окна, чтобы посмотреть, куда уже успела дойти моя Света.

Окно комнатушки, которую я делил с двумя товарищами по учебе, выходило прямо на корпус женского общежития. Из него можно было увидеть вход в здание, кусты сирени, растущие вдоль дорожки, девичьи окна, из которых, бывало, доносилась громкая музыка, и пешеходный переход, ярким пятном красующийся на дороге.

В тот самый момент, когда я скакал по комнате на одной ноге, рискуя свалиться и разбить нос, Света подходила к злополучному переходу. На ней был белый сарафан из легкой ткани, которая при каждом дуновении ветерка струилась по её телу, повторяя все его округлости и изгибы, точно стекающая вода. На макушке – неизменные розовые наушники с кошачьими ушками, которые делали её и без того милое лицо еще милее и очаровательнее. Она остановилась, огляделась по сторонам и шагнула на дорогу.

Этот момент я не смогу забыть никогда. Я бы хотел не видеть ничего и не вспоминать, но всякий раз, как только закрываю глаза, вижу перед собой белый сарафан, на котором разрастаются алые цветы, с каждой секундой увеличиваясь в размерах и распуская свои кровавые бутоны.

Машина, возникшая на дороге, точно дьявол из преисподней, сбила мою невесту прямо на пешеходном переходе. Водитель не сбавил скорость, не притормозил, не постарался вывернуть руль и съехать на обочину, казалось, он даже не заметил Свету, словно она была жалкой букашкой, чья жизнь не стоила ломаного гроша. Как выяснилось позже, он попросту был мертвецки пьян.

Скорую помощь и полицию вызвали люди, сбежавшиеся с улицы. Сердобольные прохожие задержали водителя до приезда стражей порядка. Негодяй норовил убежать с места происшествия, но смог лишь открыть дверь и вывалиться из машины бесформенным мешком костей, бормоча неразборчивые слова.

Какой-то парнишка, пришедший на место трагедии одним из первых, снял с себя летний пиджачок из льняной ткани и накрыл им мою Свету, оберегая её от любопытных взглядов. Пиджак скрыл лицо, плечи и верх груди. Руки её, распластавшиеся на дороге, словно крылья диковинной птицы, так и остались нагими, и летнее солнце, набирающее жар, обжигало нежную белую кожу.

Что же делал я в те минуты, когда посторонние люди суетились возле тела моей Светы? Словно вкопанный, я застыл у окна со спущенными штанами. Я не мог пошевелиться до тех пор, пока скорая не увезла её, а люди не начали расходиться. Я наблюдал, как полицейские с суровыми мрачными лицами осматривают место происшествия, пакуют убийцу моей невесты и уезжают прочь. Я превратился в каменное изваяние, из глаз которого тихо струились слезы. Крик горя и отчаяния застрял в горле словно кусок черствого хлеба, руки дрожали.

*****

Похороны прошли будто во сне. Света лежала в гробу в белоснежном кружевном платье. В изголовье громоздились белые лилии, олицетворяющие чистоту и непорочность. Они источали одуряющий запах смерти (теперь в моем сознании лилии навсегда связаны со смертью. Всякий раз, чувствуя их аромат, я вижу Свету, лежащую в гробу в окружении этих проклятых цветов). Её обескровленное лицо выглядело совсем по-детски, черты стали тоньше, глаза впали. Руки были сложены на груди, на правой поблескивало кольцо, подаренное мной. Света дорожила этим кольцом, хотя никакой особенной ценности оно не имело. Маленькое золотое колечко с крошечным камешком, имитирующим бриллиант.

Родители моей невесты решили похоронить её вместе с любимым украшением, надев его на безымянный палец правой руки, хотя Света при жизни носила колечко на среднем пальце. Возможно, так они надеялись исполнить её несбывшееся желание – стать моей женой – но меня их решение покоробило. Я знал, что там, под землей, в кромешной тьме, обряженная в свадебное платье, с кольцом на правой руке будет покоиться моя суженая, и эта мысль почему-то приводила меня в неописуемый ужас.

На похороны приехала мать и, видя мое состояние, забрала меня в родной город, надеясь, что там я быстрее оправлюсь от потрясения. Но время шло, близилась осень, а мое самочувствие становилось лишь хуже. Целые дни я просиживал дома, уставившись в узоры на обоях. Мать заставляла меня есть, но вкуса еды я почти не ощущал. Я не брился, не стриг волос и ногтей, рискуя превратиться в запущенное существо без пола и возраста, если бы не забота моей мамы. Она ухаживала за мной как за трехлетним ребенком, лелея надежду на скорое выздоровление.

Внутри же меня, в моей голове (или душе?) шел болезненный процесс: я думал о внезапности смерти. Сама по себе смерть не пугала меня. От болезни или старости, она казалась естественной. Всё когда-нибудь заканчивается, думал я, старое, отжившее умирает, чтобы освободить место для нового. Но внезапная смерть молодого и здорового существа представлялась мне преступлением, предательством, местью бога неразумным людям за их прегрешения. Света была прекрасной и чистой девушкой, которая и согрешить-то по-настоящему не успела. За что же её постигла кара? А может быть её смерть – это наказание для меня? Но кто и за что мог так жестоко наказать нас? Сколько бы я не прокручивал эти мысли, ответ так и не приходил в мою бедную голову. Это сводило с ума, медленно, но верно.

Засыпать становилось всё труднее. С приходом сумерек в измученной душе рождалась тревога. Ночи напролет в комнате горел ночник, который, как мне казалось, отгонял от меня мрак и все, что в нем таилось. Но однажды я проснулся и узрел темноту (ночник погас по неизвестной причине, словно кто-то нарочно хотел свести меня с ума). Луна, обычно светившая в окно, тоже куда-то пропала, и я оказался в густой непроглядной тьме, наступавшей на меня из углов комнаты. Я физически ощущал её ледяное дыхание, приближающееся к моему лицу. Холодные пальцы ожившей тьмы вцепились в шею и сдавили её, полностью лишив меня возможности дышать. Теряя сознание, я закричал из последних сил. Крик вышел хрипловатым, похожим на карканье старой вороны, но мама услышала его. Она влетела в комнату, щелкнула выключателем, и пространство озарил яркий свет от люстры. Она обнаружила меня забившимся в угол, с руками, скрещенными на собственной шее, хрипящим от ужаса. Нервы её сдали. Мама пыталась отнять мои руки от горла, обнимала меня и плакала. Когда я устал от борьбы с самим собой и притих, свернувшись калачиком на краю кровати, она вызвала врачей. Так я оказался в психиатрической лечебнице, где провел целый год, который никак не запечатлелся в моей памяти. Из больницы меня забирал Серёга, мой лучший и единственный друг.