ПСИХОПАТИЯ

ЛОНДОН

Я настраиваю видеокамеру, направляя на лицо Грейсона.

— Скажите, о чем вы думаете.

Когда он ничего не отвечает, я разворачиваюсь и ухожу из обзора камеры.

— Мы собираемся попробовать кое-что новое, — говорю я. — Я не собираюсь задавать вопросы. Просто хочу, чтобы вы говорили о том, что у вас на уме.

Он проводит ладонями по макушке. У него стали отрастать волосы. Я приказала сотрудникам тюрьмы не брить ему голову, пока он не закончит терапию. Я хочу посмотреть, как повлияет исчезновение шрамов на его поведение в целом и отношение ко мне.

Он до сих пор не рассказал, откуда они появились, и есть ли у него еще. Судя по термобелью с длинными рукавами, которое он предпочитал носить под комбинезоном, несмотря на не по сезону теплую погоду, я могу с уверенностью предположить, что шрамов больше.

Есть много способов скрыть их — как физические шрамы, так и эмоциональные. Физические замаскировать достаточно легко. Знаю это по опыту. Гораздо больше меня интересуют его эмоциональные раны — те, которые, вероятно, привели к расстройству.

— Сегодня я получу официальный диагноз, док? — сегодня утром у Грейсона сильный акцент, голос усталый.

После первого месяца я увеличила количество сеансов до трех в неделю. Чем раньше я определю план лечения Грейсона, тем скорее смогу вернуться к другим пациентам. Я боюсь, что некоторые могут начать страдать от моего пренебрежения, но лучше сосредоточить все внимание на Грейсоне, а не рисковать своим психическим здоровьем, отвлекаясь.

До суда осталось меньше двух месяцев, поэтому я мало что могу предложить стороне защиты. Я должна прекратить сеансы… но я ненасытна. Конечно, серийный убийца, приговоренный к смертной казни, и СМИ, пристально следящие за ходом дела, вызывают особый интерес, но здесь нечто большее.

У него есть ответы.

До того, как видеозаписи обнаружили, он легко адаптировался в обществе. У него была постоянная работа. Романтические отношения. Ничего серьезного, но он выглядел как нормальный взрослый мужчина. Он удовлетворял свои садистские потребности и импульсы, не отнимая у них жизни. Не своими руками — он заставлял своих жертв убивать за него.

У него есть ответы, но он держит их при себе.

Я скрещиваю руки на груди. После месяца интенсивных разговоров я все еще не хочу наклеивать на него ярлык.

— Если я поставлю диагноз, что-то изменится?

Он цокает, качая головой.

— Вы задали вопрос.

Я сохраняю строгое выражение лица. В последнее время я слишком сильно наслаждаюсь своей работой. Между нами установилось некое подобие непринужденности, отчего он мог позволить себе подтрунивать надо мной.

Очарование Грейсона обезоруживает. Еще одна уловка. Суть его личности. Но это ерунда, только верхушка айсберга. Я хочу копнуть глубже. Даже если мне придется долбить лед.

— Больше не буду. Можешь начать с чего тебе угодно.

— Что вы хотите узнать больше всего?

Затаив дыхание, я понимаю, как сильно хочу задать ему один конкретный вопрос. Его взгляд скользит по моему телу, медленно и напряженно. Если бы я не изучала его так внимательно, то могла бы предположить, что взгляд имеет сексуальный подтекст, но именно так Грейсон читает людей. Он дает им немного того, чего они хотят, чтобы проанализировать их реакцию.

Он делает это так интуитивно, что я не могу расслабиться, мне приходится постоянно контролировать свои микровыражения. Когда я постоянно переключаю его внимание с себя и снова на него, это похоже на партию в настольном теннисе.

— Как насчет того, чтобы начать с твоей работы? — предлагаю я.

Он выглядит безразличным к моему выбору темы, но мне нужно только, чтобы он расслабился. Цель этого сеанса — записать выражение его лица. Мне нужно базовое выражение комфорта для сравнения эмоциональных сигналов. По мере того, как мы углубимся в его терапию, мне нужно будет читать его так же легко, как он читает меня.

Кандалы стучат по деревянному полу, когда он садится поудобнее.

— Я работал руками, — просто заявляет он.

Я усилием воли останавливаю себя от того, чтобы попросить его уточнить.

Его губы кривятся в понимающей усмешке. Грейсон не улыбается — он ухмыляется. Я уверена, что во внешнем мире, используя свое обаяние как оружие, он может снять трусики с женщин одной улыбкой. Однажды я мельком увидела ямочку на его щеке, и могу представить, как выглядит улыбка Грейсона «во все тридцать два зуба». Кажется, большинство женщин используют термин «альфа-самец».

Его взгляд снова скользит по моему телу, и на этот раз я чувствую дискомфорт. Я тщательно подобрала обтягивающую юбку-карандаш, которая подчеркивает изгибы. Верхние пуговки блузки расстегнуты. Я долго крутилась у зеркала, думая, какой наряд отвлечет Грейсона.

Это строго научная тактика — обмануть его в надежде, что он раскроется больше во время сегодняшнего сеанса. И все же это не мешает разгораться жару между моими бедрами, пока его взгляд жадно пожирает меня.

Он не торопится. Когда его взгляд останавливается на моем лице, он говорит:

— Сварка. На побережье. Гипербарическая сварка, или, как ее еще называют, подводная сварка. Я работал с кораблями и трубопроводами.

Я прекрасно это знаю. Эту информацию легко найти, и я знала ее наизусть. Я жду, пока он продолжит, но теряю терпение. Почему мужчина с IQ в 152 балла предпочитает работать руками?

Он тяжело вздыхает.

— Да, мне нравилось, — отвечает он на мой невысказанный вопрос, и я позволяю себе слегка улыбнуться.

Я жду. Наблюдаю, как его язык скользит по нижней губе. В уголках рта зарождается ухмылка.

— Посмотрите, как вы напряжены, — говорит он. — Необходимость задавать свои маленькие вопросы, напрягая каждый мускул в теле. Особенно бедра. — Его взгляд падает на ноги, и я поворачиваюсь на стуле, чтобы он не мог их видеть. — Давайте. Спрашивайте.

— Почему сварка?

— Вы имеете в виду, почему я не поступил в университет и не построил карьеру, более подходящую для моего уровня интеллекта?

Поднимаю подбородок.

— Вообще-то, именно это я и имела в виду. Разве родители не поощряли ваше образование? — Он пока отказывался обсуждать родителей. Но я не перестану искать ответы.

Он пожимает плечами.

— Мои «родители» поощряли меня как можно меньше.

Я приподнимаю бровь, ожидая продолжения, но он отворачивается.

— Океан тих, — вместо этого говорит он. — Когда ты внизу, даже твои мысли звучат тихо. Все просто исчезает на фоне этого безмятежного морского простора.

Я импульсивно бросаю взгляд на аквариум с соленой водой.

— Думаю, вы жаждете того же, — говорит он, привлекая к себе мое внимание.

Я не подтверждаю, но и не опровергаю его слова.

— Разве вы не собираетесь задать вопрос, доктор?

Я медленно качаю головой.

— Мы здесь ради вас. Главное не то, что я думаю по этому поводу, а что думаете вы.

— Но разве вы не умираете от желания узнать, чего, как я думаю, вы жаждете?

Да. Ответ прожигает меня, опаляя заднюю часть горла, но я сдерживаюсь.

Он подтягивает штаны и садится прямее.

— Держу пари, вы держите здесь аквариум, потому что жаждете того же момента уединения.

У меня вырывается легкий смешок.

— Так теперь вы здесь доктор?

Выражение его лица меняется, и у меня перехватывает дыхание.

— Я хотел бы задать вам вопросы. Мне бы очень понравилась эта игра.

Если благодаря этому его бдительность ослабнет — хотя бы на долю секунды, — тогда я согласна.

— Хорошо, давай сыграем. — Я сажусь на стул и скрещиваю щиколотки. — Нет, Грейсон. Я не жажду одиночества, потому что каждый день провожу время в одиночестве. — Я вызывающе поднимаю брови.

— Это не то же самое, — возражает он. — Одиночество и уединение — разные понятия.

Я делаю вдох, с силой заставляя легкие расшириться.

— Так значит, это такой вы меня видите? Одинокой?