— Я не единственный, у кого стояк на доктора, — говорит он. Его рука движется быстрее, чем я предполагал. Острый как бритва край лезвия вонзается в мою голень. Боль наступает с задержкой — уровень адреналина в крови слишком высок. Я наступаю на запястье Фостера и вытаскиваю нож из мясистых пальцев.

— Кроме того, — говорю я, дочиста вытирая лезвие о его воротник. — Ты ошибаешься насчет нее. Твоя озабоченность добрым доктором затуманила взгляд. Тебе нужно забрасывать сеть шире. — Положив руки на колени, я приближаюсь к его лицу. — Если только это и не есть твой план. Подставить Лондон.

Страх омрачает его лицо, мешая мне оценить его реакцию. Я не могу его прочесть. Фостер дрожит от ярости и беспокойства, маскируя любой намек на шок.

— О чем ты говоришь, ублюдок?

Ответ неутешительный. Поскольку я больше не могу позволить ему путаться под ногами.

— Мы должны сделать так, чтобы все выглядело правдоподобно, — говорю я. — Может быть подозрительно, если я просто уйду, тебе не кажется? — Я ставлю ногу ему на предплечье и хватаю за запястье.

Он хмурится в непонимании, пока от надгробий не отражаются тошнотворный хруст ломающихся костей. Наконец, на его лице появляются настоящие эмоции. Я чувствую, как под ботинком трескается лучевая кость Фостера.

Множество нецензурных слов раздаются в ночи, пока Фостер проходит стадии шока, боли и страха. И, наконец, наступает ярость.

— Ты, ублюдок… — Его тирада продолжается, слюна летит во все стороны, пока он баюкает сломанную руку у груди. Раскинувшийся на спине детектив похож на перевернутую черепаху, его конечности бьют о землю, но он не может перевернуться.

— Перелом не остановит тебя надолго. — Я тянусь к его талии и отцепляю наручники. Затем тащу Фостера к заколоченному надгробию, в которое кинул камень. Конечно, это не открытая могила, но сойдет. Кроме того, я не могу травмировать детектива. Он нам еще пригодится.

Он пинает меня, но ему слишком больно, чтобы достойно мне противостоять. Я приковываю одну манжету к его пухлой щиколотке, а другую — к оголенной арматуре надгробия. Он кричит, когда стальные наручники врезаются в его плоть.

— Тебе стоит подумать о диете, старик. — Я кладу ключи от наручников в карман, думая, что они будут красиво выглядеть на шее Лондон.

После бесполезной попытки освободиться, Фостер сдается. Задыхаясь, он смотрит на меня.

— Меня не волнует, что говорят СМИ, ты убийца. Просто гребаный убийца, как любой другой преступник, запертый в тюрьме.

Я присаживаюсь на корточки рядом с ним, и — я отдаю ему должное — он не вздрагивает.

— Ты действительно думаешь, что сейчас самое время меня прикончить? — Мой тон очень серьезен.

В его глазах вспыхивает настоящий страх. Впервые детектив, который каждый день на работе смотрел смерти в глаза, понимает, что сегодняшний день может быть для него последним.

Я залезаю в карман его пальто и достаю телефон.

— У тебя есть два варианта, — говорю я, кладя телефон рядом с его головой. — Сними наручники или позови на помощь.

Он прищуривается.

— Ты даешь мне выбор?

Я пожимаю плечами.

— Не очень большой выбор. Ты можешь перегрызть себе лодыжку вместо того, чтобы столкнуться со своими коллегами отдела и другими властями… не говоря уже о СМИ, которых ты так ненавидишь. Но я не думаю, что у тебя хватит на это смелости.

Сжимая раненую руку, Фостер переводит взгляд на телефон. Я встаю.

— Удачи.

Когда я начинаю уходить, он говорит:

— Просто скажи мне, что она в этом замешана.

Я закрываю глаза.

— Да ты просто не можешь успокоиться. Даже ради своего собственного блага.

— Я детектив, — ворчит он. — Если док помогла тебе сбежать, я это выясню.

Нет, не выяснит.

Я разворачиваюсь и забираю телефон Фостера. Просматривая сообщения и последние звонки, я качаю головой.

— Ты ни с кем не связывался со вчерашнего дня. — Засовываю телефон в карман. — Какая неудача. Никто не знает, где ты, и ты единственный, кто видел меня в офисе Лондон. Ты единственный, кто может ее предупредить.

Из-за боли ему требуется какое-то мгновение, чтобы понять, что я имею в виду.

— Что тебе от нее нужно?

Я достаю «глок».

— Ты растратил мое милосердие. Мое сочувствие не бесконечно. — Я достаю магазин и одну за другой выщёлкиваю пальцем пули.

— Что ты делаешь? — Спрашивает Фостер.

Вставляю пустой магазин и оттягиваю затвор. Наклонив пистолет в сторону Фостера, я показываю ему магазин.

— Выбери пулю, — говорю я.

Все еще прижимая сломанную руку к груди, Фостер смотрит на бронзовые пули, рассыпанные вокруг его головы, отказываясь играть в эту игру.

— Как всегда упрямишься, — бормочу я и сам выбираю пулю. Я поднимаю ее, затем заряжаю патрон и опускаю затвор. Громкий щелчок заставляет Фостера зажмуриться.

— Ты когда-нибудь играл в русскую рулетку, Фостер?

Его глаза резко распахиваются.

— Ты сумасшедший. Нельзя играть в рулетку с гребаным «глоком»…

— Конечно, можно. — Я взвожу курок и прижимаю дуло к его виску. — Правила очень просты. Отвечай на вопрос честно, и я тебя не застрелю.

Он пытается вывернуться и издает сдавленный крик, когда наручники дергают его ногу назад.

Я приставляю пистолет к его голове.

— Закончил? — Он бросает на меня смертоносный взгляд, но на этот раз не двигается.

— Что, черт возьми, ты хочешь знать? — Выдавливает он сквозь стиснутые зубы.

— Ты когда-нибудь причинял вред животному? — Спрашиваю я.

— Какого…?

— Честно, Фостер. Сейчас это очень важно. Я узнаю, если ты солжешь.

Он тяжело дышит, боль усиливается, несмотря на адреналин.

— Нет. Никогда.

Я наклоняю голову, изучая его. Решив, что он говорит правду, я дергаю затвором, освобождая пулю.

— Минус одна, — говорю я и бросаю пулю через плечо.

Фостер стукается головой о землю, когда резко расслабляется, тяжело дыша.

— Это какой-то больной психологический эксперимент?

— Что-то вроде того. — Заряжаю еще один патрон в патронник и взвожу курок. — Осталось тринадцать пуль. Спорим, ты жалеешь, что загрузил сегодня полный магазин.

— Боже.

— Вы когда-нибудь применяли оружие на работе?

— Нет.

Мы продолжаем разговор, пули кончаются, а он дает мне ответы, которые я хочу знать. Пока мы не доходим до финального раунда.

К этому моменту Фостер перестает потеть. Он впадает в шок. Однако я до сих пор не получил нужного мне ответа. Он или нет оставляет свою подпись на жертвах.

Я вставляю пулю.

— Это не русская рулетка, если только иногда ты не направляешь эту чертову штуку на себя, — хрипло говорит он. Его глаза закрыты.

Я толкаю его стволом, пробуждая.

— Справедливо. А теперь обрати внимание. — Я вытягиваю его руку, и он едва сдерживает крик. Я вкладываю «глок» в его трясущуюся ладонь, помогая положить палец на спусковой крючок. — Не нарушай правила.

Он недоверчиво смотрит на меня. Быстро моргает, пытаясь убрать с глаз жгучий пот, затем опирается на локоть и целится мне в голову. Я опускаюсь, чтобы ему было легче. Я прикладываюсь лбом вплотную к дулу.

Он едва может держать пистолет, но я отдаю ему должное — упрямая решимость не позволяет ему уронить оружие.

— Спрашивай, — говорю я.

Холодная сталь дрожит у лба. Фостер улыбается.

— Пошел ты на хуй. — Палец дергается, он нажимает на курок, и затвор с громким щелчком возвращается в исходное положение. Глаза Фостера расширяются. Он снова пытается спустить курок, и я забираю пистолет.

Я показываю ему пулю в руке.

— Никто не проходит испытание, — говорю я, вставляю пулю, на этот раз не роняя ее в другую ладонь. — Прости. Не совсем верно. Лондон прошла.

— Поэтому ты оставил ее в живых?

Я проверяю пистолет, убеждаюсь, что он заряжен, и поднимаюсь на ноги.

— Ты детектив, — говорю я, направляя на него оружие. — Узнай сам.

— Подожди! — Фостер поднимает руку, словно хочет остановить пулю. — Ты не можешь этого сделать…