— Тогда мы будем болеть вместе.

Я отталкиваюсь от дна и встаю, таща с собой Лондон.

— Оставайся на берегу. Передвигайся по воде. Собаки не смогут отследить нас по воде.

Она справляется, но я чувствую, что она становится вялой. Она быстро устает. Как только выветрится адреналин, ей будет слишком больно, чтобы продолжать идти. Мне просто нужно вывести нас на окраину города. Тогда я смогу позаботиться о ней.

Я улыбаюсь про себя. Забота — странная вещь.

В прошлом году у меня еще не было четкой цели. Чем больше я изучал и узнавал Лондон, тем больше менялась моя цель. Но одна вещь оставалась неизменной.

Она.

Она и есть моя цель.

Поскольку в будущем меня ждет лишь камера смертников, короткая жизнь, полная раскаяния, больше не подходит. Я заплатил долг этому миру, миру, который ограбил меня, который превратил меня в убийцу и теперь хочет за это наказать. Я ничего ему не должен.

Но для нее… я могу быть чем-то большим. Я могу быть цельным. Вместе мы станем единым целым и сможем удовлетворить желания, которые мучили меня в течение нескольких месяцев. Жажда найти свое место.

Она мое спасение. А я ее долгожданное наказание.

Глава 20

ХИМИЯ

ЛОНДОН

Пересекать грязную речку с осужденным убийцей в бегах… Вот уж не думала, что моя жизнь закончится так. А она закончится. И закончится плохо. У этого безумия нет другого логического исхода. Детектив Фостер уже объявил меня сообщницей Грейсона, и когда он обнаружит пистолет, который выбросил Грейсон, то придет к выводу, что я добровольно помогла ему сбежать.

Если я не погибну, то меня будут разыскивать за пособничество и соучастие.

Я все еще пытаюсь осознать, что именно двигало мной тот момент, когда я взяла его за руку.

Я знаю, что он убийца. Я знаю, что он психопат. Я знаю, что, когда его бред рассеется, он расстроится еще больше, и я, скорее всего, стану его следующей жертвой.

И все же на один единственный момент, отметя все беспокойства, я позавидовала его уверенности. Силе быть свободным от стыда. Оглядываясь назад, могу предположить, что эта уверенность — вероятный побочный эффект его неспособности обрабатывать эмоции… и больше его ничто не сдерживает.

И я попаду в ад за то, что завидую ему.

Я осталась с ним не из-за клятвы Гиппократа. Я здесь не для того, чтобы спасти его. Когда на суде я сказала, что у него нет никаких шансов на реабилитацию, я не соврала. Он совершенно слетел с катушек.

Я здесь по одной простой причине: из-за самой себя. Я эгоистка.

Влечение, которое я почувствовала к Грейсону во время нашей первой сессии, управляло каждым моим решением, принятым с того момента. В этом он не ошибается. Я связана с ним так сильно, что чувствую его в своих венах. Он яд в моей крови. Я пьяна им.

Я в ловушке собственной иллюзорной веры в то, что могу воскресить прошлое и найти какой-то ответ, который освободит меня от наследия отца… и я официально потеряла рассудок.

— Я не могу этого сделать, — говорю я, волоча ноги. Каблуки давно отвалились. — Я не могу продолжать.

Я не уверена, говорю ли об эмоциональном состоянии или об огненной адской боли, пожиравшей мое тело. В данный момент они примерно выравниваются, и я падаю на колени.

Грейсон опускается рядом и берет мою сумку.

— У тебя здесь есть лекарства?

Я киваю.

— Но они не помогут. Я зашла слишком далеко. — Единственное, что могло бы облегчить боль в этот момент, — это потерять сознание. Было бы неплохо покинуть эту реальность.

Я замечаю пятна крови на его мокрой рубашке, пока он роется в сумочке в поисках обезболивающего. Он выдавливает две таблетки и скармливает мне, заставляя открыть рот.

— Жуй, — приказывает он.

У меня недостаточно сил, чтобы спорить. Я разгрызаю пополам каждую таблетку и глотаю горькие кусочки, пока они не растворяются.

— Тебе больно.

Он не замечает рану на плече. Вместо этого Грейсон обнимает меня, прижимая к груди, как какой-то герой.

У меня вырывается невеселый смешок.

— Большинство женщин заканчивают тем, что связывают жизнь с копиями своих отцов. Всегда их осуждала. Но, похоже, я ничем не отличаюсь.

Он не реагирует, пробираясь через мелкий ручей.

— Ты хоть представляешь, куда идешь? — Требовательно спрашиваю я.

— Да, — наконец отвечает он. — Туда.

Я наклоняю шею и вижу торговый комплекс, примыкающий к ручью. Реконструированные магазины, разноцветные таунхаусы.

— Сомневаюсь, что мы получим достойное обслуживание. Уверена, наши лица уже мелькают по всем новостям.

— Мы не собираемся делать покупки. — Он выбирается на берег и ставит меня на ноги. — Оставайся здесь.

Как будто у меня есть выбор. Жидкий огонь пронизывает каждую мышцу. Подступает тошнота.

Беги. Эта мысль бьется у меня в голове, и я в нескольких секундах от того, чтобы подчиниться, когда слышу, как заводится двигатель. Он угоняет машину. Ну, конечно. Это единственный способ выбраться из штата в установленные им сроки.

Я закрываю глаза и считаю до десяти.

Я блокирую боль и влечение к Грейсону и стараюсь думать только о последствиях. Когда мы закончим бежать, что тогда? Если я не смогла уйти от него на крыше, когда за нами охотился весь мир, хватит ли мне сил отказать ему… в чем-либо вообще?

В любых неблагополучных отношениях обычно присутствует один созависимый партнер. И прямо сейчас я должна решить, кто будет главным: я или он.

— Пойдем.

Сильные руки Грейсона подхватывают меня, а затем снова уносят в только ему известном направлении. Дверь устаревшего Форда Таурус приоткрыта, двигатель работает. Он усаживает меня на пассажирское сиденье и пристегивает.

Уже ночь, и на улице достаточно темно, чтобы наше бегство прошло незамеченным. Я расслабляюсь. Мы одни. Я устала бороться с неизбежным.

Я закрываю глаза.

* * *

Я просыпаюсь от сильного приступа боли.

Пытаюсь дотянуться до спины, но рука не двигается. Ее покалывает, и я стону. Я открываю глаза и вижу, что запястья прикованы наручниками к дверной ручке. В голове вспыхивает паника, и я дергаю наручники.

Боюсь, что нас поймали, пока не осознаю, что за рулем находится Грейсон. По мере того, как сонливость спадает, я оцениваю обстановку. Сейчас ночь. Фары освещают грязное лобовое стекло.

— Почему я в наручниках? Где ты их достал?

Он смотрит вперед.

— Мы почти на месте. А наручники шли в комплекте с моим новым нарядом. — Он все еще одет в полицейскую форму.

Я поворачиваюсь к нему лицом.

— Я спросила не об этом. Почему я прикована, и где это — это «место»?

Он протягивает руку между сидениями и берет воду в бутылке.

— Выпей.

С разочарованным вздохом я дергаю наручники, пока запястье не начинает кровоточить.

— Закончила? — Спрашивает он.

— Пошел ты! — Но внезапно я понимаю, как хочу пить. Я наклоняю бутылку ртом и глотаю. Когда я заканчиваю, он ставит бутылку в подстаканник. — Ты сказал, что отпустишь меня в любой момент.

— Я никогда этого не говорил. — Он оглядывается. — Я сказал, что отпущу тебя. И я отпущу. Но нам предстоит долгий путь.

— Я не заложница, Грейсон.

— Нет, ты не заложница. Ты узница собственной тюрьмы. Как только ты от нее освободишься, то можешь уходить. Но не раньше, чем ты сдашь тест.

От того как он произносит «тест», у меня в жилах стынет кровь.

— Я не буду убегать. Я приняла решение быть здесь.

— Ты попытаешься сбежать, независимо от принятых решений. Все бегут от правды о себе. Я не могу этого допустить.

Я откидываюсь на сиденье. Оцениваю свое состояние и ситуацию. Кожа липкая и чешется от засохшего пота. Я босиком, ноги и ступни в пыльной грязи. Тело ноет, но не слишком сильно. Мы в угнанной машине.

Во всех смыслах и определениях я выгляжу и ощущаю себя как пленница.

Я психолог, и мне нужно действовать как психологу и поговорить со своим пациентом.