Никки вызвала «Скорую», была рядом с Элаем, когда его транспортировали в госпиталь. Он сначала кричал на нее, словно Никки была создателем его мучений, потом просто кричал от боли, затем тихо плакал, держа Никки за руку и умоляя ее не бросать его.

– Солнце мое, я рядом! Не бойся! Ничего не бойся!

Врачи быстро поставили верный диагноз и без промедлений приступили к лечению.

– Никки… – сказал Элай, пробудившись после долгого сна.

– Я здесь.

– Что со мной?..

– Не волнуйся. Все страшное позади, – бодрым голоском сообщила Никки.

– Меня вылечили?

– Да, вылечили. Только… тебе пришлось кое-чем пожертвовать.

– Чем это?

– Элай, тебе ампутировали член.

– Что?! – Элай тут же задрал больничную сорочку и едва не расплакался от счастья, увидев, что его хозяйство в целости и сохранности. Затем он грозно посмотрел на Никки. Та тихо смеялась, прикрыв рот ладошкой.

– Если бы я мог встать, то убил бы тебя! Сволочь ты эдакая, Никки Дилэйн.

– А я рассчитывала услышать: «О, Никки, спасибо тебе за то, что спасла мне жизнь!»

– Спасибо, – бросил Элай, поправляя сорочку.

– Так-то лучше.

– Так что со мной было?

– Врачи сказали, что это что-то между гонореей и СПИДом.

– Твою мать… – Элай был готов снова разреветься.

– Да расслабься ты, дурачок. У тебя всего лишь почечная колика! – Никки теперь уже хохотала в голос.

– Ну, засранка… У меня нет сил, даже чтобы позлиться на тебя, – ответил Элай, испытывая небывалое облегчение. – Я реально думал, что умру.

– Я бы этого не допустила. – Никки взяла обессиленную руку парня, поднесла к своим губам, осторожно поцеловала и прижала к горячей щечке. – Ты теперь мой самый близкий человек.

– Не надо, Никки…

– Почему? Я говорю совершенно искренне. Я тебя никогда не брошу и всегда помогу. Так я поступаю со всеми, кого люблю.

Элай посмотрел на Никки с жалостью, затем отвел взгляд в сторону, не в силах больше лицезреть это наивное, преданное существо, что самозабвенно провело целые сутки у его койки. Несколько дней назад он обрек это существо на невыносимые страдания. Его насиловали, били, над ним смеялись, а потом просто бросили, как отработанный материал. Никки сидела у койки Элая немытая, голодная, измученная, самостоятельно сражающаяся со своей ноющей, непроходящей болью. Не жалуясь, не подавая виду. Элая внезапно сковало одно острое чувство… Оно было гораздо сильнее того болевого синдрома, что заставил его плакать и кричать. Никакие лекарства и врачи не спасут Элая. Даже магия запрещенных белоснежных порошков здесь бессильна. Это чувство – вина.

Элай должен был покинуть Тайс с парнями, но внезапная болезнь заставила его изменить планы, ему пришлось отложить свой отъезд. Разгневанные родители Лунет лично приехали забрать свое чокнутое чадо, поскольку та пропустила уже несколько дорогостоящих лекций. Лунет, оказывается, грызла гранит науки в одном из лучших университетов Глэнстоуна.

Итак, Никки и Элай остались одни. Никки окружила едва очухавшегося от болезни парня заботой и вниманием, а Элай, до сих пор терзаемый виной, нехотя принимал ее ухаживания. От них невозможно было отказаться, поскольку Никки была чересчур настойчивой и упрямой. Да и, право слово, трудно было устоять перед этим потрепанным, хилым ангелочком, что тратил последние силы, проявляя максимум сочувствия и делая все от себя зависящее, чтобы помочь дорогому его сердцу человеку.

В целом, жили они мирно, порой даже весело. Никки любила быть полезной, ей нравилось любить кого-то, а особенно, если ее ценят в ответ. Никки была убеждена, что Элай ценит ее. Омрачали настроение девушки лишь настырные звонки от старшей сестры. Никки вскоре поняла, почему та ей звонит. Нет, не из-за того, что она соскучилась, простила ее или просто волнуется. Все банально: начался учебный семестр, руководство школы наверняка разыскивает Никки, вот поэтому Леда и названивает ей, чтобы узнать, когда та вернется, иначе миссис Маркс не оставит ее в покое.

Но спустя некоторое время звонки прекратились. Леда завершила свои попытки достучаться до сестры одним-единственным, прощальным сообщением. Никки, пылая от ярости, не прочитав ни слова, стала писать гневный ответ, чтобы сестра отстала от нее, но тут… Ярость мгновенно отступила, стоило Никки невольно взглянуть на текст Леды:

Просто хотела сказать, что через два дня Джел отключат от аппарата. Все, кто к ней неравнодушен, в том числе и наша семья, активно принимают участие в организации ее похорон. Впрочем, продолжай отдыхать, Никки. Напрасно я надеялась, что тебя это как-то волнует.

Никки сидела в ступоре несколько минут, держа телефон перед собой. Шум штормящего моря заставил ее очнуться. Никки сидела все это время на террасе и до того, как открыла сообщение Леды, спокойно наслаждалась морским представлением. Сумасшедшие волны словно наказывали за что-то несчастный берег: с чудовищной силой обрушивались на него, шипели, исчезали и возвращались вновь с пущим остервенением.

Никки решилась наконец позвонить сестре. Та не стала томить ее ожиданием и сразу ответила:

– Да, Никки.

– Я звоню из-за СМС.

– Это понятно.

– Я… успею приехать, да?

– Не знаю.

Тот человек, что отвечал на вопросы Никки, отличался такой же жесткостью, как и разбушевавшееся море. Каждый ответ его был, как удар свирепых, ледяных, грохочущих волн.

– Леда… я не могу в это поверить. Неужели мы похороним Джел?.. Боже мой! Мы похороним Джел! Мою Джел!

Пока Джел была в больнице, пока аппарат поддерживал в ее теле примитивную жизнь, Никки не могла заставить себя поверить в то, что ее подруга скончалась. Не было классических атрибутов смерти: гроба, могилы, похорон, траура. И потом, я ведь уже говорила вам, было небольшое количество людей, что верили в чудо, отвергали логику, благоговейно ждали воскрешения Джелвиры. Вот и Никки была в их числе. А теперь представьте, какого было ей, когда до нее дошло, что никакого чуда не будет, а будут похороны, гроб, могила, траур, черная земля и малышка Джел гниющая под ней…

– Знаешь что… я думаю, тебе не стоит приезжать, – очередная разъяренная волна накрыла Никки.

– Как?.. Я должна проститься с ней.

– Ты осквернишь своим присутствием этот и без того ужасный день. Тебя здесь никто не ждет.

– Не говори так, пожалуйста!

– Не плачь! Не притворяйся! Ты… ты бросила ее, когда была ей нужна! Тебе жаль ее сейчас, да? Но почему же ты не испытывала жалости к ней, когда она еще была жива и молила о помощи?! Ты знала, что она пьет эти чертовы таблетки! Знала, что она в беде! Ты все знала! И молча смотрела, как она медленно умирает. Еще и издевалась над ней! Ты ужасная подруга, ужасная сестра, дочь! Ты – падшее существо!

Некоторые слова имеют очень страшное воздействие на человека. Слова эти будто имеют холодные, ржавые зазубрины, распарывают плоть, входят глубоко-глубоко. Их не достать, не забыть. Никки бросила телефон, покинула террасу и побежала к пирсу. Это не было проявлением помутнения сознания. Хотя со стороны казалось, что Никки сошла с ума: она бежала и кричала, бежала и кричала… А в голове ее крутились воспоминания: как она нашла неоксетин в вещах Джел; как хранила тайну подруги и пыталась откормить ее; как сказала Джел, что та для нее уже умерла, так что пусть продолжает морить себя голодом; как унижала Джел, зная, что той плохо; как грубо послала ее на предновогоднем торжестве, после ссоры с Дианой и Калли. Джел была единственным человеком, что остался на ее стороне, но Никки хладнокровно пренебрегла ею.

– Никки, ты чего разоралась? – Элай выбежал на улицу. Никки продолжала путь к пирсу. – Никки…

Нельзя ей жить больше. Не имела она на это права. Если уж Леда, та самая Леда, что вырастила ее, по-настоящему любила и заступалась за нее даже тогда, когда вина Никки была очевидна, если она высказалась о сестре подобным образом, вынесла ей такой приговор, то… нет больше смысла продолжать эту жизнь. Пусть море проглотит ее грешное тело, пусть жуткие подводные монстры разорвут ее плоть, а черти растерзают ее подлую душу, зато она больше не будет чувствовать вины, не будет осквернять этот мир!