Поскольку в момент смерти отца Даниил был слишком мал для самостоятельного княжения, его уделом должен был распоряжаться кто-то из родственников. На протяжении семи лет Москвой управлял дядя Даниила – Ярослав Ярославич Тверской, ставший после смерти своего старшего брата Александра Невского великим князем владимирским.
Данный факт выясняется из позднейшего сообщения Тверской летописи. Под 1408 г. она сообщает, что праправнук Александра Невского – великий князь Василий Дмитриевич – выступил в поход против литовцев. Василий I предложил участвовать в походе тверскому великому князю Ивану Михайловичу, но неожиданно получил отказ. Его причиной стало то, что двумя годами ранее, в 1406 г., тверской князь воевал вместе с московским против Литвы. На реке Плаве противоборствующие стороны заключили между собой перемирие.
Однако в договорной грамоте при перечислении князей, союзников Москвы, тверской князь упоминался одним из последних. Иван Михайлович счел такое оформление соглашения оскорбительным для себя и двумя годами позже отказался помогать своему соседу. При этом он обратился к Василию I с особым посланием, подчеркивая свое более высокое происхождение, указывая, что Даниила Александровича, предка Василия I, воспитал пращур Ивана Михайловича Ярослав Ярославич, тиуны (наместники) которого семь лет сидели в Москве: «По роду есми тебе дядя мой пращуръ великий князь Ярославъ Ярославичь, княжилъ на великомъ княжении на Володимерскомъ и на Новогородцкомъ; а князя Данила воскормилъ мой пращуръ Александровича, се(де)ли на Москве 7 летъ тивона моего пращура Ярослава. И по томъ князь великий Михайло Ярославичь, и по нем Дмитрей и Александр, вси сии дръжаша Новогородское и Володимерское великое княжение»[13].
Как видим, главный упрек тверского князя заключался в том, что, признав тверского князя «братом», то есть равным себе, Василий I не написал в грамоте его имени сразу после своего.
Вплоть до смерти великого князя Ярослава Ярославича в 1271 г.[14] Даниил являлся московским князем чисто номинально. Но даже и тогда десятилетний княжич был слишком юн для самостоятельного княжения. Поэтому известный знаток княжеских родословий А. В. Экземплярский (1846–1900) предположил, что опекуном Даниила стал еще один брат Александра Невского – Василий Ярославич, которому после смерти брата досталось Владимирское великое княжение [15].
Правда, Василий Ярославич прокняжил всего четыре года и скончался в январе 1276 г.[16] Великокняжеский стол перешел в новое поколение Рюриковичей и достался по старшинству сыну Александра Невского Дмитрию. К этому времени Даниил достиг 15-летнего возраста, с которого юноши считались совершеннолетними и полностью годными к военной службе. Возможно, именно с этого времени он стал княжить самостоятельно.
Но полностью взрослым человек признавался в это время только после женитьбы. Князь Даниил Александрович был женат, в браке имел детей, но вплоть до самого последнего времени не было известно не только происхождение его супруги, но даже ее имя. Выяснить имя жены Даниила удалось только в 1995 г., когда С. В. Коневым (1958–2008) был введен в научный оборот уникальный Ростовский соборный синодик.
Термином синодик обозначают книги, куда записываются имена умерших для поминания в храме или монастыре. Согласно православному учению, молитвы об усопших – это продолжение наших отношений с ближними, которые перешли из временной жизни в жизнь вечную. Однако многие перед смертью не успели сподобиться таинства покаяния и святого причащения, умерли неожиданной или насильственной смертью. Но поскольку скончавшиеся уже не могут сами покаяться, только молитвы за них могут облегчить их загробную участь. Считается, что подобные молитвы особенно действенны в дни, имеющие особое значение для скончавшегося: дни рождения, крещения, упокоения, именин. Синодики прочитывались в церкви во время богослужений.
Историки обратили внимание на синодики еще в XIX в. прежде всего как на источники по генеалогии. Любому исследователю родословцев известны случаи, когда из них нередко выбрасывались целые ветви рода, «захудавшие» к моменту их составления. Причиной этого было характерное для русского Средневековья местничество, когда продвижение по карьерной лестницы зависело от прежних служб предков. В отличие от родословцев, синодики являются источником более достоверным, поскольку никому даже в голову не приходило вычеркивать из них своих предков или вписывать туда мифических родоначальников, что сплошь и рядом видим в родословцах, особенно поздних.
Однако первая попытка изучения синодиков оказалась неудачной. Простые перечни имен, без пояснений, практически ничего не давали исследователям. Известный источниковед Н. П. Лихачев (1862–1936) с горечью должен был констатировать, что синодики «дают материал малопригодный сам по себе»[17]. Академик С. Б. Веселовский (1876–1952), обратившись к изучению московского боярства, также затронул тему синодиков как исторического источника. Он отмечал, что синодики составлялись «по мере дачи вкладов, по родам». Когда синодики от ежедневного использования на службах ветшали и приходили в негодность, их переписывали. При этом «совершалась работа упорядочения и приведения в порядок и систему накопившегося материала». Лица, записанные в разное время, группировались по родам. «Это нарушало хронологию и приводило к частым ошибкам, к ошибочному соединению в роды или разъединению». Помимо ошибок переписчиков анализ синодиков осложняется тем, что «в одних случаях лиц записывали в порядке восходящем, в других в нисходящем, мешали боковые линии, родственников жен и т. п.». В итоге ученый пришел к выводу: «Данные синодиков, взятые сами по себе, в большинстве случаев совершенно непригодны. Но в соединении с родословными материалами, в случае, когда известно родословное древо, они являются очень ценным пополнением и коррективом для родословного материала как источник весьма достоверный… В общем синодики являются очень трудным с точки зрения исследования, но ценным источником, требующим особой осторожности и острой критики»[18].
На этом фоне Ростовский соборный синодик выделяется своей исключительностью: он указывает не только имена, но и отчества записанных в него лиц, и к тому же составлен по семейным записям более ранним, чем имеющиеся в нашем распоряжении родословцы. Из него впервые узнаем имя жены Даниила Московского, а также неизвестных по другим источникам трех из девяти их сыновей. Читаем:
«Князю Данилу Александровичю Московскому и княгине его Агрепене и сыновомъ его Михаилу, Александру, Борису, Семиону, Василию, Афонасию, Данилу вечная память.
Великому князю Юрию Даниловичю скончавшемуся нужною смертию и княгине его Агафии вечная память.
Великому князю Ивану Даниловичю всея Руси скончавшемуся въ мнишеском чину и княгине его Елене вечная память»[19].
Итак, жену Даниила звали Агрипиной[20]. Появление этого уникального источника вызвало у историков желание выяснить происхождение супруги Даниила. Московский исследователь А. А. Горский вспомнил известный обычай, когда имена детям нередко даются по именам близких родственников. При этом он указал, что из завещания внука Даниила – великого князя Семена Гордого – 1353 г. известно, что у последнего была тетка Анна[21].
В этой связи историк задал вопрос – известны ли в княжеских семьях той эпохи такие же сочетания имен, как в семье Даниила Московского: Агрипина и Анна. И оно нашлось, правда, в обратной пропорции: Агрипиной звали дочь князя Ростислава Михайловича (сына Михаила Черниговского), обосновавшегося в Венгрии в 1245 г. после поражения в войне с Даниилом Галицким. Подобный выбор был не случаен – женой Ростислава и, соответственно, матерью Агрипины являлась Анна, дочь венгерского короля Белы IV. Он-то и приютил зятя в своих владениях. При этом подобное сочетание имен было единственным у Рюриковичей вплоть до конца XIII в.
