— Наконец-то выполню свою часть работы. Разделение нагрузки. Я сказала тебе, что могу поднять некоторый вес.

Господи. Она думала, что помогает мне, жертвуя себя этому злобному ублюдку.

Я никогда не хотел этого.

— Не так.

— Эй. — Очевидно, почувствовав мое огорчение, она приложила руку к моей щеке и заверила: — Все будет хорошо. Просто… — казалось, она на мгновение замялась, — …что бы ни случилось, — прошептала она, — не звони ему.

Я едва расслышал, что она сказала, сквозь шум крови в ушах.

— Аника, — позвал я, когда она встала и подошла к мужчине, заявившему на нее права, оставив между ними небольшой промежуток.

— Я хотела бы обсудить условия. — Она звучала так уверенно, так не похоже на себя, что я нахмурился.

И взгляд Роама пробежался по ней за мгновение до того, как его губа дернулась.

— Хорошая девочка. Умная.

— Я проведу с тобой некоторое время, но я не собака. Я не позволю, чтобы меня держали на поводке, гладили или играли со мной без моего разрешения. Ты не прикоснешься ко мне, пока я этого не позволю.

Роам окинул ее оценивающим взглядом, и мне понадобилось все, чтобы не ударить его по лицу. Он сдержанно ответил:

— Взаимно.

Аника подняла подбородок и посмотрела на него сверху вниз.

— Я этого не допущу. Итак, какой бы план у тебя ни был в отношении меня, я могу сказать тебе прямо сейчас, что ты будешь жестоко разочарован.

Но Роама это не смутило.

— О, нет. Я уже очень доволен этой сделкой. — Он внимательно посмотрел на нее, прежде чем приказать: — Оденься во что-нибудь красивое. Я приглашаю тебя куда-нибудь поесть.

— Я не голодна, — был ее незамедлительный ответ, на что Роам посмотрел вниз на ее чересчур худое тело и недобрым тоном произнес:

— Да, ну, ты выглядишь именно так.

Мудак.

Ее щеки вспыхнули, а губы приоткрылись в том, что, как я мог только догадываться, было незначительным возмущением, прежде чем ее рот захлопнулся, и она почти выбежала из комнаты, глаза Роума последовали за ней. Когда она ушла, он немного подождал, прежде чем повернуться ко мне и сказать:

— Видишь? Легко. Я получаю ее. Ты получаешь работу. Все счастливы.

Он говорил о моей сестре, как будто она была объектом. Как будто она была машиной, которую он выменял и купил. Это действовало мне на каждый нерв. Я поклялся:

— Тронешь ее, и я убью тебя.

Но Роам, дерзкий ублюдок, скучающе сказал:

— Да, я знаю, ты хочешь в это верить, но правда в том, что, если я прикоснусь к ней, ты ни хрена не сделаешь. Потому что, если я прикоснусь к ней… — его глаза опасно сузились, — …она будет умолять меня об этом.

Гнев прожег дыру в моей груди, и я бросился на него.

— Ты кусок дерьма. — Мой отец молниеносно вскочил, обняв меня, шепча слова успокоения, пока я боролся в его объятиях и громыхал: — Убери лапы от моей сестры!

Губы Роама приподнялись в уголках, но вряд ли это можно было назвать улыбкой. Это было скользко, высокомерно и бесило. Я боролся в объятиях отца, и когда мне удалось оттолкнуть его, темный взгляд Роама провоцировал меня броситься на него. Потребовалась сила воли, о которой я даже не подозревал, чтобы заставить свои ноги оставаться на месте.

Я не знаю, как долго мы стояли там, сверля друг друга взглядами, но у меня появилось отчетливое ощущение, что во что бы ни играл Роам, он незаметно достигал своей цели. И когда Аника вернулась в скромном черном платье с длинными рукавами и подолом чуть выше колен, она, бросив взгляд на образовавшийся нами напряженный круг, направилась к маме. Аника обняла ее, когда мать прошептала слова опасения, и я увидела, как моя сестра морщится от того, что наша мама говорила ей. Затем она вошла в объятия нашего отца и говорила только для его ушей. Он кивнул, и она направилась ко мне с грустной улыбкой.

Она шагнула в мои объятия, и я обнял ее, как никогда раньше, не сводя глаз с ухмыляющегося социопата. Большую часть своей жизни я защищал свою сестру, и возможно, это был первый раз, когда я по-настоящему испугался за нее. Она собиралась остаться наедине с этим животным без охраны, щита, меча. Только ее хорошенькая личность и этот зверь. И это трахнуло мою голову.

— Позвони мне. Мне все равно, если все, что он делает, это посмотрит на тебя неправильно; ты зовешь меня, — прошептал я ей на ухо, и она сжала меня.

— Пообещай мне, что не будешь звонить ему, — вот и все, что она ответила, и мне не нужно было спрашивать, о ком она говорит. Я чувствовал, что там происходит что-то большее, но сейчас было не время.

— Я не могу этого сделать.

— Пошли, — произнес Роам, останавливаясь позади Аники и нетерпеливо ожидая, когда она двинется с места.

Аника выпрямилась, но не сводила с меня глаз, изогнувшись, чтобы сохранить зрительный контакт.

— Не звони ему, Вик.

Я бы ничего не обещал. Не тогда, когда дело касалось ее безопасности.

В дверях Роам последовал за Аникой, прежде чем повернуться, подмигнуть и и заявить с откровенным подтекстом:

— Не жди.

Мне потребовалось все, что у меня было, чтобы не спуститься в свою комнату, не вытащить свой пистолет и не выстрелить ему прямо между глаз.

Мой гнев заставил меня выпрыгнуть из кожи. Бл*дь. Я хотел убить его, и я бы убил, если бы он не был единственной причиной, по которой я выпутывался из очень щекотливой ситуации.

Но какой ценой?

Из окна я наблюдал, как Роам открывает дверь для Аники, и как только она скользнула в его черный, футуристический «Мерседес-Бенц», у меня внутри все сжалось под тяжестью валуна. Он сел, машина завелась, и мое дыхание стало тяжелым. Они поехали, и мое горло сжалось.

Она ушла. Я не мог защитить ее.

Моя мать плакала, и я снова сосредоточился. Я пожалел об этом, когда повернулся к ней лицом. Ее страдание пронзило меня насквозь. Тем более, когда она срывающимся шепотом произнесла:

— Что ты наделал?

Мне казалось, что меня разрезали пополам.

— Я исправлю это.

— Нет, — выдохнул отец. — Больше никаких исправлений. Больше никакой грязной работы. Больше ничего. — Он перевел свой яростный взгляд на меня и прогремел: — Хватит!

Мое сердце разбилось.

— Я могу это исправить, пап, — попытался объяснить я. — Я пытался это исправить.

Мой отец тогда посмотрел на меня так, как будто он даже не знал меня, и это выпотрошило меня целиком. То, что он сказал, не давало мне покоя.

— Кто тебя просил об этом?

Он обнял рукой дрожащие плечи моей матери и вывел ее из комнаты, с глаз долой, оставив меня наедине с моими хаотичными мыслями, зная, что я не смог бы облажаться сильнее, даже если бы попытался.

Аника

— Съешь что-нибудь.

Я была немного голодна, но я также была непокорной. Красивый, опасный мужчина напротив меня продолжал свирепо смотреть на меня, и еда внезапно показалась хорошим способом заставить его остановиться. Итак, я подняла вилку, наколола кусочек пасты с запеченной тыквой и кедровыми орешками и поднесла ко рту. Это было, конечно, вкусно, но я отказалась показать это и доставить ему удовольствие.

То, как он зачарованно наблюдал за тем, как я жую, заставило меня опустить глаза, изо всех сил пытаясь остановить румянец, появившийся на моей шее.

И за короткое время, проведенное с ним, я кое-чему научилась, причем быстро.

Роам был напряженным.

После короткого молчания я осторожно спросила:

— Что ты хочешь от меня?

Мой разум вспыхнул, как рождественская елка, от всевозможных «что, если…».

Не обращая внимания на собственную еду, он спокойно ответил:

— Прямо сейчас я хочу, чтобы ты поела.

Так я и сделала, потому что это казалось чертовски лучше, чем разговаривать с ним. Только после того, как я съела четверть своей порции, он начал есть сам, и хотя он не ел ее, как животное, он ел так, что я подумала, что его голод был немного скромнее, чем мой.