– Доминик, – ответила рыжая веснушчатая девушка. Кенна. – Он лучший охотник, – в ее словах так и сквозил восторг.

– До поры до времени… – протянул кудрявый темноволосый мальчишка, на вид лет двенадцати.

Его зовут Милош, мальчика слишком скоро постигнет грустная судьба. Тогда я и не предполагала, что умрет он именно от моих рук. На самом деле, спустя немного времени после произошедшего в Фишгарде я вспомнила Милоша и как была знакома с ним будучи Клеменс. Мне было горько, я знала, что лишила жизни маленького итейе, несмотря на то, что внутри сидела отчетливая уверенность в верности своих действий. Сонным проведением я точно знала, что его судьба предопределена и далеко не мной – самой смертью. Ее зов не спутать ни с чем. Милош должен был погибнуть, тем не менее, я также точно знаю, что не от моих рук, так как же вышло, что я исполнила волю смерти раньше, чем ею предписанная судьба?

– В смысле? – возмутилась Кенна.

– Рэймонд скоро станет самым молодым охотником, на счету которого будет уже несколько фидей.

От его слов по коже побежали мурашки. Я понимала, о чем он, и мне было жутко и страшно, ведь совсем юнец с благоговением говорит о самых настоящих убийствах.

Это испытание итейе. Его проходят все дети. А учитывая их жизнерадостность, они еще не получили свою Печать, вероятнее всего, даже не предполагали, что их ждет. Зато знала я. Моя Печать зияла незатягивающейся раной в сердце. С годами боль только росла, эту пропасть расширяли приют, побег оттуда, маргинальные способы заработка.

Рэймонд.

Вернувшись в Лондон, я не смогла вернуться к привычной жизни. Произошедшее оставило неизгладимый след и вынудило усомниться в здравости собственного рассудка. В ночных кошмарах я видела того мальчишку, его напуганные, остекленевшие глаза. Мальчишку, которого видела я одна.

Вспоминается факт из курса судебной психиатрии, который я брала факультативно в Университете Эссекса: нам рассказывали, что убийство человека сильно оказывает влияние на психику, но всякий убийца ведет себя и переживает по-разному. Одних накрывает экзистенциальный кризис, другие не находят прочего способа справиться с этим, кроме как покончить с собой или утопиться в алкогольных и психотропных веществах, но есть и те, кто продолжают спать спокойно и жить так, будто ничего не произошло. И не всегда это психически нездоровые люди с маниакальными наклонностями. Это может быть особенность психики, крепкая нервная система и здоровая доля нигилизма в мировоззрении.

Как оказалось, я отношусь именно к последней категории, несмотря на то что меня накрыла апатия, я вновь и вновь прокручивала в голове события «сна», убеждала себя в том, что в реальном мире такого произойти не могло. Мне было странно, но не более. Страшные сны доставляли дискомфорт, но не вгоняли в тревожные состояния и почти никак не сказывались на жизни. Тем не менее, сидела внутри и какая-то червоточина. Углубляясь вновь в те ощущения, сейчас бы описала так, будто последствия отпечатались не внутри, а привязались, как балласт, как камень для утопленника, тянущий вниз. Только я не собиралась идти ко дну. Предпочитая между тем, чтобы считать себя убийцей, или поверить в сильный ушиб и тревожный сон, ответ очевиден.

В этом году каникулы начались раньше, с трудом я отучилась еще две недели, а после могла позволить себе забыть дорогу в университет, как выглядят учебные пособия и как читать научный текст на целых два месяца. Хоть ландшафтный дизайн мне и приносил особое удовольствие, а вечерние занятия отлично разгружали после насыщенных рабочих дней в коммуникации с потоком людей, не всегда дружелюбно настроенных, экзамены неизменно привносили в дела хаос, а в моральное состояние толику нервозности. Асли решила увезти меня, а куда – я не знала. Согласно нашему уговору, встретились уже у входа в здание аэропорта после получаса ожидания под солнцем.

– Это что такое? – выпалила Асли вместо приветствия, указывая на фикус лирата в моих руках. – Тебя с этим в салон не пустят, а в багажном сама знаешь, что с ним случится.

– Мне было не с кем его оставить… За месяц он трижды успеет иссохнуть.

– А твоя соседка? – спросила Асли, подразумевая пожилую леди Уитмор, жившую на первом этаже. Она относилась к нам обеим с необъяснимой любовью, вечно норовя угостить свежей выпечкой, а я старалась помогать ей с домашними делами.

– Уехала. – Пожала я плечами, поджав губы.

– Ты же знаешь, что кашпо с грунтом – это не ручная кладь?

– А он и не в кашпо… И не с грунтом. – Приоткрыв бумажный пакет, я продемонстрировала чистые оголенные корни, бережно обернутые в полиэтиленовую пленку с влажной тряпкой. – Чем не букет?

– Элисон, ты…

– Знаю, – улыбнулась я. – Пойдем, я есть хочу.

Пока мы ожидали посадку, повсюду сновали люди с семьями и без, мне все казалось, что в мою сторону ежеминутно летели осуждающие взгляды. Я нервно трясла ногой, до боли грызя заусенец.

– Смотри, что нашла, – Асли села рядом и распылила духи в воздух, хоть и знала, что это непрофессионально. Сладковатый аромат окружил нас со всех сторон. – Как тебе?

– Приятно пахнет.

– «Le Labo Santal 33», – заявила она, задрав подбородок, будто название должно было мне о чем-то сказать. – Это тебе, – Асли протянула флакон.

– Ты не можешь одаривать меня постоянно. Как минимум это неприлично…

– Как минимум так я выражаю свою любовь, – она взмахнула флаконом у моего носа, но впихивать не стала.

Парфюмерия – жизнь Асли, ее смысл. Это стало мне предельно ясно на занятиях по химии в Университете Эссекса, где мы и познакомились, когда я изучала ботанику, а Асли – бизнес-управление, куда ее отправил отец. Притом, несмотря на то что химия – это далеко не ее профиль, справлялась она лучше меня. Вероятно, моя полная неосведомленность о процессах и веществах положила начало нашей дружбе: я совершенно искренне восхищалась умениями Асли, а она совершенно искренне упивалась самодовольством от собственного превосходства, а потому сочла своим долгом помочь мне на этом нелегком поприще. Я никогда не сомневалась, что когда-нибудь Асли сможет создать уникальный, неповторимый бренд парфюмерии, где каждое новое сочетание будет большим сумасшествием, чем предыдущее.

Тогда в аэропорту Асли выглядела из ряда вон странно. Стоило раньше углядеть перемены в ней, а когда заметила, придать им значение. Обычно плавные движения стали резковатыми, Асли постоянно трусила ногой, кусала ногти и пугалась всякого проявления мужского внимания. Она всегда была особенно привлекательной, ей нравилось чувствовать себя желанной, заигрывать с прохожими, флиртовать со случайными знакомыми в ресторане. Она никогда не думала о последствиях, жила легко и непринужденно. По моему возвращению из Фишгарда, Асли выглядела иначе: растрепана и рассеянна. Заявила, что все дело в учебе, ей, как и мне, необходим отпуск.

Когда объявили посадку, она нервно подскочила, я лениво поднялась за ней.

В первом классе нас встретила улыбчивая бортпроводница, она же провела до мест, вручила дорожные чемоданчики и пледы и оставила отдыхать.

– Асли, я никогда не завидовала тому, что ты неприлично богата, но глядя на такой сервис, начинаю… – пробормотала я, откидывая спинку кресла, превращая его в кровать.

– Наслаждайся, kızım. Ты заслужила, – неоднозначно улыбнулась Асли и открыла книгу «Приглашение к вальсу» Розамонды Леманн.

Я хмыкнула, но ничего не ответила. Мое сознание точно пыталось меня добить, ведь во сне я увидела чужой страх. То был чей-то ночной кошмар. Под «Glitter & Gold» Барнса Кортни я погрузилась в сон.

О воронах итейе я могла вспомнить и раньше, ведь вновь Клеменс оказалась редким случаем – тем самым, когда охотник стал жертвой, а сказать вернее, объединил в себе и то и другое. Прекратила ли Клеменс быть итейе с получением фидэ рассуждать так же нелепо, как думать, перестал ли Карл Габсбург быть Габсбургом, если бы сделал ринопластику. Совершенно неуместные сравнения стали для меня такой же обыденностью, как чашка чая по утрам, и тем не менее нет, Клеменс была итейе по праву рождения, а потому и умерла итейе. Фидэ открыла ей новые грани, свежее видение. Клеменс переродилась раз, когда попала в клан и стала охотником, а после и когда получила фидэ. Смутно помнится момент, когда Клеменс обрела фидэ, однако, иной случай, который поставил ее на грань разоблачения, к тому же подвергнув жизнь угрозе, приходит ко мне настолько же четко, как звон в ушах, оповещающий о том, что очень скоро мое тело попросту забудет о связи с мозгом, а мозг – с сердцем.