— Я не знаю. Мне было шесть. Я не знал, как устроены их отношения. Я знаю, что они много спорили. Я не думаю, что она была счастлива, но ради меня она делала храброе лицо. — Райдер проводит рукой по волосам. — Черт, может быть, он действительно бил ее, а она просто очень хорошо это скрывала. Честно говоря, я не знаю. В ночь, когда это случилось, я помню, как проснулся от криков. Я выскользнул из своей комнаты, просунул голову к ним и увидел чемодан. Он была наполовину собран, так что, я думаю, она планировала уйти от него. И, думаю, да, он сорвался. Когда я подошел к двери, он уже наставил на нее пистолет. Он говорил ей, что, если она выйдет за дверь, он всадит ей пулю в лоб.

Мое сердце начинает бешено колотиться. Я представляю шестилетнего мальчика, стоящего там и наблюдающего, как его отец направляет оружие на его мать, и это невообразимо.

— Сначала никто из них меня не видел. Но потом он заметил и крикнул, чтобы я возвращался в свою комнату. Но я застыл на месте, слишком напуганный, чтобы пошевелиться. Она попыталась подойти ко мне, но он приказал ей не двигаться. А потом они снова начали ругаться. Она сказала ему, что направленный на нее пистолет только доказывает, почему она должна уйти. Что он был слишком ревнивым, собственническим и неуравновешенным. Она сказала, что больше не может так жить. Он спросил ее, любит ли она его по-прежнему, и она сказала нет. Это та часть, которая запечатлелась в моем мозгу. Типа, почему она сказала нет?

Он недоверчиво качает головой, затем издает резкий смешок.

— Почему она просто не солгала? Этот парень целится ей в голову из долбаного пистолета. Я понимаю, люди не всегда мыслят ясно в пугающих ситуациях, но… Господи. Скажи мужчине с пистолетом, что ты его любишь. Но она этого не сделала, и из-за этого ее убили. В ту секунду, когда она призналась, что не любит его, он нажал на курок. Вот так просто. — Райдер изумленно щелкает пальцами. — Это было так громко. Я никогда не слышал ничего настолько громкого. У меня зазвенело в ушах. Тело мамы упало на пол.

Мое сердцебиение опасно учащается. Меня даже там не было, и я чувствую страх, пронизывающий до костей.

— Тебе он тоже пытался что-то сделать?

— Вовсе нет. Он просто вышел из спальни, сказав мне идти за ним. Мы пошли в гостиную, и он сел на диван, положив пистолет на колено. Он попросил меня подойти и сесть рядом с ним.

— О Боже мой.

— Я так и сделал. Он взял свой стакан виски с кофейного столика и просто начал потягивать его. Должно быть, кто-то услышал выстрел и вызвал полицию, потому что вскоре мы услышали вой сирен. Прошло всего около пяти минут, прежде чем они появились и забрали его. — Райдер использует воздушные кавычки, чтобы повториться. — “Всего” пять минут. Самые долгие пять минут в моей жизни. Пять минут сидеть с ним на диване, в то время как тело мамы было в другой комнате, истекая кровью по всему полу.

Меня сейчас вырвет. Сглатывая тошноту, я накрываю его руку другой рукой, зажимая ее обеими ладонями.

— Что произошло после этого?

— Его арестовали. Вмешались органы опеки. — Райдер пожимает плечами. — У папы не было семьи, а несколько членов семьи со стороны мамы не хотели вмешиваться. Так что меня бросили в систему.

— Дело дошло до суда?

— Нет, он признал вину. Пожизненное заключение с возможностью условно-досрочного освобождения. Однако мне пришлось дать свидетельские показания в полиции. Они задавали миллион вопросов, и я на самом деле не понимал ни одного из них, потому что мне было шесть. Все, что я знал, это то, что моей мамы больше нет.

Его глаза затуманиваются. Прежде чем я могу остановить себя, я поднимаю руку и провожу тыльной стороной большого пальца по влаге там. Он вздрагивает, совсем слегка, но не отталкивает меня. Он наклоняется вперед, прижимаясь своим лбом к моему, пока я вытираю слезы.

— В любом случае, вот и все. Такова история. У меня одно имя с человеком, который забрал мою мать. И каждый раз, когда кто-то называет меня этим гребаным именем, я слышу, как она выкрикивает его той ночью. Когда я был в дверях, и папа внезапно заметил меня, он развернулся и направил на меня пистолет. Не специально. Я думаю, просто инстинктивно. Но мама закричала: Люк, прекрати. И, Господи, мне до сих пор снятся кошмары об этом. Я слышу, как она выкрикивает мое имя. Его имя.

Я забираюсь к нему на колени и обвиваю руками его шею. Обнимаю его. Но я не знаю, ради кого это больше — ради него или ради меня. Это леденящее душу представление о его детстве потрясло меня.

— Вот почему я его ненавижу, ясно? Я не хочу думать о нем. Я хочу притвориться, что этого никогда не было.

Я отстраняюсь и встречаюсь взглядом с его покрасневшими глазами.

— Но ты не можешь. Потому что это действительно произошло, — тихо говорю я. — Я даже представить себе не могу, как это было больно, как больно до сих пор, когда ты думаешь об этом. Но притворяться, что этого нет, ничему не поможет. Разве не это ты всегда мне говоришь? Просто позволить себе чувствовать что-то, даже если это неприятно?

Тем не менее, теперь я понимаю. Причина, по которой он держался так отчужденно. Это катастрофическое событие, сформировавшее его детство, заставило его действовать в режиме самосохранения. Защищать себя любой ценой. Я его ни капельки не виню.

— Поверь мне, я все это чувствовал, — хрипло говорит Райдер. — Я чувствовал это все время. А потом я перестал это чувствовать. Пришло время двигаться дальше. Я решил пойти в колледж на Восточном побережье и убраться к чертовой матери подальше от Аризоны. Оставить все это позади — моего отца в тюрьме, мою мертвую маму, эти ужасные приемные семьи. Все это, блядь, позади. — Он мрачно усмехается. — Единственное, что я не могу оставить позади, это мое собственное имя.

— Да. Твое имя, — повторяю я и обхватываю ладонями его лицо, заставляя посмотреть на меня. — Твое имя — это то, каким ты его делаешь. Я уверена, что есть много, очень много людей, которых назвали в честь родителей, которые были чудовищами. Тебе просто нужно сделать что-то получше с этим именем. Стать лучше этого монстра.

Взгляд Райдера встречается с моим.

— Я не такой, как он.

— Я знаю, что не такой.

— Нет, я имею в виду, что это не причина, по которой я избегаю этого имени. Я не волнуюсь, что в конечном итоге стану таким же, как он. Я знаю, что не сделаю этого. — Он говорит с глубокой убежденностью. — Я не думаю, что я сорвусь и убью кого-то. Я знаю себя и на что я способен. Это напоминание, вот и все. Напоминание об этом дерьмовом месте, из которого я родом. Об этом дерьмовом человеке, к которому я навсегда привязан, по крайней мере генетически. Я слышу свое имя, и прошлое возвращается, когда все, чего я хочу, — стереть воспоминания в пыль.

— Ты не можешь убежать от своей истории. Она не исчезнет только потому, что ты покинешь Аризону, переедешь на восток и будешь называть себя Райдером. Что бы ты ни делал, это все равно остается. Вот откуда ты родом.

— Я знаю. — Он закусывает губу.

— И всякий раз, когда тебе напоминают об этом, вместо того, чтобы закрываться, хоронить это поглубже, отталкивая всех… вот что тебе нужно сделать. — Я глажу его челюсть обоими большими пальцами. — Просто будь открыт и честен со мной, и я сделаю все возможное, чтобы помочь.

— Я попытаюсь, — грубо говорит он.

— И, честно говоря, если тебе действительно не нравится это имя, ты всегда можешь его сменить. Но мы оба знаем, что ты бежишь не от этого имени. Ты бежишь от стыда.

Его глаза снова кажутся влажными. Я наклоняюсь и целую его. Просто мягкая ласка его губ, которые я чувствую дрожью под своими.

— Тебе нечего стыдиться, — шепчу я.

Райдер замолкает на несколько долгих ударов.

— Он ходатайствует об условно-досрочном освобождении.

Я вздрагиваю от шока.

— Что?!

— Вот почему я был в таком отвратительном настроении на днях. Я только закончил разговор по телефону с прокурором в Фениксе. Я же говорил тебе, что он признал себя виновным, верно? Что ж, это была чертовски приятная сделка. После пятнадцати лет он имеет право на условно-досрочное освобождение — они не считают его опасным для общества. Просто преступление на почве страсти, которое вряд ли повторится. — Райдер горько смеется. — Пока он не вступит в другие отношения и не решит вышибить ей мозги тоже.