После того, как провалила задание, она уже больше недели отсиживалась у него на главной (транзитной) квартире, вместе с двумя пострелятами — Наташей и Сенечкой. Сергей Петрович не знал, как с этим сообразоваться. Допустим, пострелят действительно некуда деть: сиротки, куда их ни сунь, везде будет нехорошо, опасно — маленькие, но свидетели. Это ладно, это одно.

Второе — с самой Лизаветой. С ней еще непонятнее. Она до того возгордилась учиненным в больнице самоуправством, что стала практически невменяемой. Почему-то решила, что своим диким, а в ее женском представлении героическим поступком дала урок и ему, майору, и всем остальным служакам, которые то ли по глупости, то ли от робости, но никак не противостоят наступающему со всех сторон бандиту. Втолковать ей что либо разумное было невозможно, она не внимала, но тут отчасти была вина и Сергея Петровича: в разговоре с ней он не находил прямых и честных слов, коими всегда добивался взаимопонимания у женщин. Его сбивало с толку серо-зеленое ровное свечение, исходившее из глаз молодой женщины, словно внутри у нее тлел хрупкий дождевой костерок. Многое озадачивало его в Лизавете, и костерок в том числе.

Однажды под покровом ночи к ним в гости пожаловал Олег Гурко, которому перед тем Сергей Петрович, смалодушничав, нажаловался, что у него нет управы на Лизу. Гурко покрутился по квартире, приласкал детишек, помог Лизе уложить их в кроватки, потом они заполночь чаевничали на кухне, усидев бутылку коньяка, причем пил в основном один впавший в апатию майор. Ну и что? Сергей Петрович ждал, когда Гурко начнет увещевания и разъяснит возомнившей о себе девчушке, в чем она права, а в чем заблуждается, свято веря в дар убеждения, коим владел Олег, но не дождался. Очарованный светской болтовней проказницы (о, задурить голову она умела кому угодно), Гурко впал в ребячество, рассказывал анекдоты, вспоминал забавные случаи из своей жизни, и наконец они с Лизой завели спор о том, как бы вел себя Александр Пушкин, очутись он в Москве в наше время. Слушая, как эта парочка всерьез обсуждает, кто страшнее для России — Наполеон, Гитлер или Чубайс, Сергей Петрович, естественно, налился коньяком до ушей. Покидая дом, Гурко, блудливо кося глазом, шепнул ему:

— Береги ее, старче, она хорошая, хорошая!

Майор не был силен в математике, но легко просчитал, что Лиза, скорее всего, собирается женить его на себе, а чтобы им не было скучно вдвоем, заранее пригрела под боком двух малюток. Он чувствовал, что еще немного, и ей не понадобится его ни в чем убеждать: он впишется в новую реальность, как погружаются в легкомысленный сон.

В постели она была так неутомима, изысканна и вездесуща, что вытеснила из него все воспоминания о прежних женщинах.

За завтраком (дети еще спали) Сергей Петрович, как бы отвечая сам себе, обратился к Лизе:

— Есть одна заминка, дорогая. Я ведь не уверен, что развелся.

Лиза сделала вид, что сообщение ее заинтересовало:

— Почему ты об этом вдруг вспомнил?

— Я же вижу, к чему ты клонишь.

— Сережа, я не собираюсь за тебя замуж.

— Вот как?

Глупый насупленный мальчик, с нежностью подумала Лиза. Подлила ему чаю. Она правда не собиралась за него замуж, хотя жизни без него не представляла.

Всю неделю была счастлива с ним. Но что-то в ней сломалось. Свадьба, подвенечное платье, здравицы за молодых, смотать на «чайке» на поклон к вечному огню — бред какой-то. Это все из прежней жизни, которая канула, миновала навсегда.

Неделя вдвоем, после долгой разлуки, после "Тихого омута", — уже бесценный, незаслуженный дар судьбы.

— Почему не собираешься, — переспросил Сергей Петрович, не дождавшись ответа. — Староват, что ли, для тебя?

Ей не хотелось шутить на эту тему.

— Разве нам плохо так, как сейчас? Лишь бы подольше длилось. Чего еще желать.

Что-то его обожгло. Не смысл слов, их звучание — сокровенное, горькое.

— Нет.

— Что нет?

— Ты не права. Женщина не должна так думать.

— Ты о чем?

— Не тебе одной тяжело. Если хочешь, тебе вполовину так не тяжело, как мне. Гурко тяжело, генералу, всем, кто родился воином. Ты знаешь ли, что такое воин? Это защитник справедливости. Но сейчас разрушили извечный порядок жизни. Больше нет ни закона, ни справедливости. Волчья стая установила свои волчьи правила. Скажи, что делать воину? Теперь каждый из нас и закон, и высшая справедливость. Это слишком тяжелая ноша. Многие уже рухнули… Чтобы не сойти с ума, надо иметь что-то надежное, что не меняется ни при каких обстоятельствах. Ну, к примеру, женщину, семью, домашний очаг… И вдруг ты говоришь, не хочу замуж. А чего же ты хочешь? Еще одну больницу взорвать?

Он умолк, отпил чаю. Не решался поднять глаза.

Ему было стыдно, что так долго молол языком. Вроде не пил, а понесло. Наткнулся на зеленоватое свечение.

Лиза странно улыбалась.

— Сережа, знаешь, что ты сейчас сделал?

— Чаю попил?

— Признался мне в любви.

— Ну-у, — засомневался Сергей Петрович, — что же тут особенного… Да и…

Договорить ему не дал телефонный звонок. Это был Гурко. Без обычных приветствий он сухо поинтересовался:

— Ты на работу?

— Можно и так сказать.

— Лиза где?

— Завтракает.

— Давайте оба ко мне. Времени в обрез, поторопись, пожалуйста.

— Двадцать восемь минут, — сказал майор.

— Жду.

Сергей Петрович повесил трубку.

— Собирайся, — сказал Лизе. — Поедем к Олегу.

Три минуты на сборы.

Лиза начала было прибирать со стола, но поглядела на Сергея Петровича, повернулась и пошла в спальню.

Уже в машине спросила:

— Что-то важное, да?

— Похоже.

— Дети проснутся, как же…

Майор по мобильному телефону связался с Тамарой Юрьевной, своим замом по "Русскому транзиту", давней наперсницей многих тайн. Оторвал ее от заревого похмельного сна. Женщина пробурчала что-то неразборчивое, но узнав Сергея Петровича, произнесла четко:

— У кого совести нет, того и могила не исправит.

— Ты права, Томуша, но у меня к тебе ответственная просьба.

— Пришить кого-нибудь?

Остроумная от природы, с похмелья Тамара Юрьевна часто дерзила.

— Садись в машину — и ко мне. На квартиру, я имею в виду.

— У меня месячные, — гордо сообщила заместитель.

— Тома, сосредоточься, пожалуйста. Ключ не потеряла?

— Нет.

— Там два ангелочка, мальчик и девочка. Побудь с ними до моего возвращения.

— Ты что, совсем охренел, начальник?

— Тома, это очень важно. Это личное… Только приведи себя в порядок. Причешись немного. У детей хрупкая психика.

Ее брань он не дослушал, Лиза спросила:

— Она же старая, как тебе не стыдно?

— Чисто деловые отношения, — объяснил майор, Гурко был дома один, и вид у него такой, будто недавно вернулся с луны. Сергей Петрович знал, что означает эта отстраненность.

Пожали друг другу руки, Гурко по-братски чмокнул Лизу в щеку.

— Как себя чувствуешь?

— Спасибо, — сказала Лиза. — Чувствую себя хорошо.

— Отошла от потрясений?

— Даже не понимаю, о чем вы, Олег Андреевич.

Жену Олег отправил к ее матушке в деревню. Ему самому это было чудно. Ирина уехала вынашивать на природе будущего Гурко. Разумное решение: понятно, что беременность в Москве может закончиться рождением урода.

Олег провел гостей в комнату, быстро растолковал ситуацию. Санкция генерала получена, тормошим главного зверюгу. Первый этап операции такой: Лиза снимает из Александровского сада одного человечка и доставляет на конспиративную квартиру. Задача майора — прикрытие. Этот человечек — палач, телохранитель Самарина — злобен, подозрителен, чрезвычайно опасен. Маньяк. В крови привык нежиться, как вот Лиза по утрам в ванне. При этих словах Лиза порозовела: откуда, интересно, Гурко знает о ее маленькой слабости — по часу, по два, сколько позволяло время, она не вылезала по утрам из ванной. Хотя сознавала, ту грязь, которая в ней накопилась, водой уже не смоешь.