– Как, бабушка, разве они еще не умерли? – удивляется Сахинка.

– Умерли они еще тогда, на алтаре, – задумчиво проговорила Найя, набивая табаком тонкую длинную трубку. – С тех пор смерть не властна над ними. Где же они теперь? Никто не знает. Но ходят слухи, что когда пришло время богам покидать наш мир, старые правители заняли их место. Сверху смотрят, наблюдают и вмешиваются в наши дела лишь изредка. Хотя нет-нет да и появляются то тут, то там рассказы о дивной красоты женщинах и полных благородства мужчинах, появляющихся из ниоткуда и живущих среди нас. Уходят они так же неожиданно, как и пришли. И никому, из тех, кто видел их хоть раз, не удается их забыть.

– А зачем они приходят? – подается вперед самый старший из слушателей, Вирэд. Скоро усы начнут расти, а все сказки любит.

Старая Найя долго смотрит перед собой, медленно выпуская уголком рта струйку сизого дыма.

– Я так думаю, что за теплом, – наконец говорит она. – Холодно им там и одиноко без любви и страстей простых смертных. Поэтому и тянет их к нам, как продрогших путников к огоньку.

– Вот бы посмотреть на них, – зачарованно лепечет Марика.

– Тьфу, глупая, – тычет в бок ее сестра, – чего не хватало! Мамка говорит, встреча такая не к добру.

А Найя ничего не говорит, смотрит рассеянно сквозь табачный дым. А что видит за ним, не рассказывает.

Так проходит время. Каждое лето собирает Найя вокруг себя детей. Соседи привыкли, пусть себе собирает, – и детям занятие, и Найе отдушина. Единственный-то сын ее погиб несколько лет назад, никого у нее не осталось. Год идет за годом. Уходит в стражники Вирэд. Выходит замуж в соседнюю деревню Сахинка. Открывает в городе свою пекарню Каст. И только Марика – уже совсем не малышка, а красивая светловолосая девушка – так и ходит к костру послушать истории про старые времена.

– Не к добру это, – вздыхает время от времени ее мать, молочница Шинна. Но и она машет рукой на дочкины причуды, когда та после долгих раздумий принимает наконец настойчивые ухаживания купца Дирэла. В конце-концов, свои дети пойдут, глядишь, и не до сказок будет.

Но с детьми у молодых не ладится. Отвернулись боги. Правда, Марика и не тужит особо, а к Найе на посиделки как бегала, так и бегает.

Еще год проходит. Собираются как-то парни и девки в соседнее село на праздник самой короткой ночи. Дирэл в ту пору в городе находится по торговым делам, а Марика совсем от скуки мается. Свекровь ее и подговаривает ехать с подругами на праздник – все лучше, чем с детворой сидеть да старческие бредни слушать.

Праздник удается на славу. Костры горят ярко. Марика с подругами набирают охапку самых красивых цветов, плетут из них венки да ожерелья или прото заплетают в косы. А как вечер наступает, собираются в круг и начинают танцевать. Лихо да весело.

Никто потом не помнил, откуда он взялся. Вот не было его – а вот уже стоит у самого круга. Высокий, широкоплечий, а стан тонкий и гибкий, как у девицы. Длинные черные волосы блестящей гладью падают на плечи. Лицо словно из мрамора вырезано да солнцем расцвечено. И смотреть невмочь – и глаз отвести не выходит. Рубаха на нем простая, небеленая, а смотрится богаче шелков да бархата. Остановился напротив да наблюдает из-под опущенных ресниц, как девушки пляшут.

А когда поднимает взгляд, у Марики сбивается дыхание. Темно-синие – как сумеречное летнее небо – омуты смотрят ей в самое сердце. Так и глядит на нее, не отрываясь, словно других плясуний и нет рядом. А Марика танцует, как никогда в жизни. Пятки еле касаются земли, косы распущенные вьются вокруг золотыми воздушными змеями. И сердце так стучит, что вот-вот из груди вырвется. И на незнакомца, конечно, посматривает.

А тот прикрывает ненадолго глаза, и по лицу его тень пробегает. А когда снова смотрит на девушку, взгляд его уже безмятежен, только лицо словно льдом приморожено. И Марике становится тревожно. Так не смотрят на хорошеньких девушек. Так смотрят, когда примиряются с неизбежным или идут на верную смерть.

Но тут незнакомец плавной, тягучей походкой входит в круг, не отрывая взгляда, кланяется и, улыбаясь ласково и приглашающе, протягивает ей руку. Марика приглашение принимает. Тут же меняется музыка. Из разбитной и веселой становится размеренной и немного торжественной. И Марика с незнакомцем идут в танце по кругу, рукав к рукаву, плечико к плечу. Пахнет от него драгоценной смолой, свежим ветром и зелеными листьями. Сколько длится их танец, Марика не знает. Ничего не помнит, видит перед собой только синюю ласковую бездну, черный шелк волос и белый мрамор кожи. А когда приходит в себя, оказывается, что кроме них двоих здесь и нет никого. Да и сами они уже не в соседней деревне, а на лесной поляне, и музыка словно с неба льется, а воздух не то с хрустальными, не то с серебряными струнами перевит. И Марике совсем не страшно. Как можно бояться, когда он рядом, и все идет так правильно. Она несмело касается алебастровой щеки. И мужская ладонь бережно накрывает ее пальчики.

Она помнит малину. Крупные темно-розовые ягоды у нее на ладошке. Она протягивает их ему, тот смотрит лукаво и ласково , наклоняется, не отрывая взгляда, глаза в глаза, и нежно берет губами малину прямо с ее руки. И Марику совсем не удивляет, что для малины-то сейчас не время – кусты только-только покрылись цветами. Потом – поцелуй с малиновым вкусом, бархат кожи под пальцами, ночное небо, так похожее на его глаза, жаркий шепот, прохладный ковер из трав и то извечное, нутряное желание, что заставляет двоих сливаться в священном ритуале.

Она просыпается на его плече. Он не спит, рассматривает ее с такой безнадежной тоской, что тревога снова охватывает все ее существо.

– Как тебя зовут? – спрашивает Марика просто чтобы не молчать, чтобы чем-то заполнить эту гнетущую тишину.

– Эорданн, счастье мое, – грустно улыбается он, заправляя ей за ухо непослушную золотистую прядку.

– Э-ор-дан-н-н, – по слогам повторяет Марика и замечает, как прикрывает он глаза, жадно впитывая звуки ее голоса, словно иссушенная земля легкий летний дождь.

– Забери меня с собой, – с тающей надеждой просит девушка.

– Если бы я только мог, сердце мое, – пальцы его судорожно сжимаются кулаки, а взгляд полыхает такой застарелой болью, будто Марика ткнула пальцем в давнюю рану.

Он провожает ее до дома, и каждый шаг ложится на плечи девушки тяжелым камнем. Не думает она о родных, о том , как объяснит им свое отсутствие. Единственная мысль, которая ее занимает – как ей жить без него.

– Зачем тогда ты пришел, зачем позвал меня? – шепчет Марика, и слезы катятся по щекам.

– Я пытался не тревожить тебя, радость моя, – отвечает Эорданн странное. – Но так выходит еще хуже.

Он нежно берет ее лицо в свои ладони, бережно убирает слезинки.

– Не плачь, не множь печаль. Как бы горько ни было, знай, что я теряю в два раза больше. Ступай, жизнь моя, я не умею оглядываться.

И Марика идет через поле на негнущихся ногах и знает, что он смотрит ей вслед. До последнего смотрит, пока не исчезнет ее фигурка, не растворится среди деревенских домиков и заборов.

Домашние охают, увидев девушку, за сердце хватаются. Никто ни о чем не спрашивает, свекровь только всплакивает чуть: «Три дня тебя не было, деточка». Дирел ходит хмурый, смотрит тяжело, но и он не задает ей ни одного вопроса.

А Марика мается. Тошно ей сидеть дома, невыносимо ходить по улицам, где все смотрят на нее жалостно, как на смертельно больную. Берется она помогать местному травнику, собирать в лугах да лесах целебные растения. Все не в четырех стенах сидеть. И хорошо у нее дело спорится, нужная травка так и ластится, так и льнет к рукам. А к ночи тоска наваливается, и сны Марике снятся тяжкие, непонятные. То видит она себя благородной дамой в шелковом старинном платье, расшитом серебром. Вьются медовые кудри, струится шелк одежд, когда она скачет на белом корридене, вольная как ветер. И рядом, бок о бок, едет Эорданн. Одет он в старинный бархатный камзол, и корриден под ним грозен и статен. То она нищая бойкая ромайка, из тех, что вечно скитаются по свету табором, то черная молельщица, ушедшая от мира, то южная красавица, чье лицо скрыто под легким покрывалом, то грозная воительница с обветренным лицом и короткими, по мужскому образу, волосами. И всегда рядом он – появляется летней грозой, безжалостным ураганом прокатывается по ее жизни, смотрит так же печально и исчезает в никуда. Но хуже всего те сны, когда он не приходит вовсе. Тогда внутри растет тугой комок, она все ждет чего-то, чему нет названия, мается, плачет ночами о чем-то несбывшемся, и в конце-концов, не выдержав муки, сходит с ума и зовет к себе смерть.