Время от времени кто-нибудь из них подольет масла в огонь, лишь бы поддеть разгорячившихся защитников, и спор вспыхнет пуще прежнего. Скажет, например, он — обычный трус. Страшится того, что имеет. И он вовсе не создан для богатства. Скукожился и понурился, не дает ему трусость зацапать миллионы и жить как царь царей, там, где ему на белом свете понравится. Тут месяц, там год, там пять недель, здесь три дня. Когда захочется, прохлаждаться в сосновом бору, а как перехочется, лежать на горячем песочке, чтобы ублажали его загорелые мадьярки. Посреди зимы поехать на солнечный морской берег и бродить там голым до пояса, а когда солнце голову напечет, отправиться в Сибирь, если пожелает как следует охладиться. Все за ним бегают, просят остаться подольше. Пирожные он заказывает из пештского «Жербо», со сливочным кремом и орехами, рыбу из Исландии, да без косточек, торты из венского «Захера», вино только из Франции, но исключительно старое, выдержанное, то, самое лучшее. Все это возят за ним в специальном самолете, куда бы он ни направился. По прибытии на место все его уже ждет, накрытое и готовое. Вот так надо, а не как он. Прозябает тут с нами. Прилепился к дедовой крыше, как мох, живет в этой домине, словно в монастыре. Сидит на золоте, но по нему совсем не видно. Богатей, а денег нет. Так как эти мудрствования слышались довольно часто, то яростный отпор тех, кто, напротив, восхвалял его постоянство в том, чтобы ни флакончика не продать, покуда жив, как будто только ждал, чтобы разгореться.
Как продаст, зачем продаст, водопадом низвергались словеса. Где ему будет лучше, чем здесь? Словно он и тут не живет по-царски. Ездит, куда хочет, а если ехать лень, то сюда к нему приезжают, да еще и какие господа, сплошь одни иностранцы. Словно ему негде их принять, тоже мне. Все, кого ни возьми, его уважают и ценят. Какие торты и пирожные, ты что, думаешь, ему этого тут не хватает. Скажи мне, где вино лучше, чем этот их бермет. Сами знаете, из Токая приезжали к его деду Теодору вызнать рецепт. Не дал, как Бог свят, не дал. А зачем ему деньги, слушай, будто он не знает, что деньги — обман. Что сегодня деньги? Прах, пустое. Сегодня талер, завтра бумага. Деньгами командует дождь. Если прольется достаточно, чтобы взошли посевы, то они и имеют ценность, а если засуха, то ничего. Когда есть вода, то родится: здесь пшеница, в Бразилии кофе, в Ташкенте яблоки, в Китае рис, на Урале папоротник, в Техасе хлопок, в Африке арахис, в Мексике бобы, в Болгарии перец, в Калифорнии апельсины… Иногда страны перепутываются, и тогда спорщики грызутся между собой, где что родится, а разговор естественно сворачивает в другую сторону. Потом опять как-то вывернется и опять повернет на деньги и дождь. Если ударит сушь и продержится долго, все полетит к чертовой матери. И денежка завянет, и не будет стоить ни гроша. Э, видишь ли, его это нисколько не касается. Что дождь, что солнце, все едино. Может и уродиться, пожалуйста, но вовсе не должно. Его не заботит. На вещицы, которыми он забил дом от подвала до чердака, в любом случае, цена с каждым днем только растет, так как они становятся старше, а платят как раз за старость. Вечером одна цена, утром другая, больше. Он это знает гораздо лучше, чем мы. Его имущество приумножается само по себе. У него, брат, ума хватит на целую страну таких, как мы. И с этим опять все единодушно соглашаются. Впрочем, далеко не все и всегда городские дискуссии по поводу коллекции протекали гладко, мирно и без жарких споров. Случались и яростные перебранки. Направо и налево летели грубые ругательства. Слышались призывы заткнуться, обвинения во лжи, угрозы, да и более серьезные оскорбления. Не раз доходило почти до драки, но стычки практически всегда тут же прекращались, неожиданно, как и вспыхивали. Люди внезапно мирятся, как будто ими дирижирует кто-то со стороны, разговор замедляется, а вихрь утихает, так что скандалы походили скорее на своего рода спортивные состязания, чем на жестокие, кровавые свары, которые, впрочем, здесь тоже были не редкость, но по другим поводам.
Споры о коллекции и ее владельце чаще всего разгорались в ресторане «Чокот», обычно укромном и довольно тихом местечке, где любили посидеть горожане. Спорили, главным образом, винопивцы и пивопивцы. Посетители этого заведения, что, впрочем, можно было сказать и обо всем местном мужском населении, делятся, в зависимости от употребляемого напитка, на винопивцев, пивопивцев и просто пьяниц. У них две точки соприкосновения. Первая — пивной бар при ресторане «Чокот» («Цоле», как его называют уменьшительно-ласкательно), в который они регулярно ходят, а вторая, как это ни странно, — пиво. Винопивцы пьют его только иногда, пивопивцы — исключительно его, а настоящие пьяницы — все подряд. В любом случае, алкоголь они различают лишь по количеству.
Постоянные посетители, преимущественно любители вина, заходят в «Чокот» регулярно, особенно по осени, на стаканчик белого бутилированного, после ужина, чтобы дать нёбу отдохнуть от терпкого вкуса домашнего вина, так обычно они объясняли женам свои ежевечерние походы. Когда бы они ни пришли, всегда заставали там сезонных сборщиков винограда, носильщиков, бродячих мастеров, приезжих, дальних родственников, разных примаков и ухажеров вдов, которые вместе с пивной пеной в нелегкой братской беседе с местными пьянчугами проглатывают свои исповедальные слезы, и которые все-таки, после каждого пятого или шестого кувшина вина (и многочисленных попутных рюмок кое-чего покрепче), переходят на холодное пиво, якобы от изжоги, а на самом деле, потому что им его заказывают и оплачивают новые дружки-собутыльники.
В отдельные вечера этим «господам» приходило в захмелевшую и одеревеневшую от пива голову непременно перечить всем и всему. Стуча влажными кулаками по столу, с грубыми гримасами от вкуса горького пива, набрасывались они на любого, кто заговорит, без разницы, кем бы он ни был, и что бы ни говорил. Слышь, не ври мне тут, шикнет потный пивопивец в лицо абсолютно серьезному и благопристойному человеку, перебивая его. Что ты несешь? Какая коллекция, и какая конская задница? Затем засосет полкружки пива и звонкой отрыжкой немного усилит голос. Все это, друзья мои, пустая игра в бирюльки. Взрослый человек, а все еще забавляется стекляшками, как какой-нибудь несмышленыш. Здоровый лоб, а дом у него полон бутылочек и кувшинчиков, как у избалованного дитяти кроватка — погремушек. Тю-тю-тю. И вы мне еще поете, что все это чего-то стоит. Плевать я хотел на любой грош, который кто-то за это может дать. Мир еще не перевернулся с ног на голову. Мусор, дружище, какая коллекция. Всему этому место на свалке, вместе с хозяином. Пускай чуток пороется в грязных тряпках, весь такой наглаженный и надушенный, может, и найдет какую новую стекляшку. На свалке такого добра навалом. Раздается смех, булькает пиво. На пивной стороне белую пену останавливают на краю кружки пальцем, на другой она от ярости наворачивается на губы. Да что ты об этом знаешь, мотыжник деревенский? Глянь, на кого сам похож. Ты такой сладкий, что крыса тобой отравится, если укусит. Разваливаешься, как старая бочка. И десяток бондарей тебя не залатают. Сверху постоянно доливаешь, а снизу все время проливается. Тут из-за пивного стола наверняка полетела бы кружка, если бы шустрый официант хорошо натренированным движением вовремя не схватил метателя за руку. Говорящий все равно слегка наклоняется и машинально закрывает лицо рукой, но его место тут же занимает другой. Не смей кружки швырять, скотина, только это и умеешь. Человеческий разговор не для тебя. Думаешь, коллекция, она как стог сена, полный амбар хлеба, или, к примеру, муравейник. Набросали в кучу сухие травинки, веточки и солому. Только это ты и понимаешь. На что кто-нибудь из кружечного лагеря весело выкрикнет: Эй, разве он их собирает? Муравьев? Ну что же вы не сказали? Тогда совсем другое дело. Умно поступает. Собирает муравьев, чтобы они несли ему яйца. Говорят, наешься муравьиных яиц и будешь вечно молодым. Вот только их надо много. Из винного угла в него тут же плеснут неприятной истиной: Тебе это лишнее, дураки ведь не старятся. По всему видать, что помрешь ты таким же юным и скудоумным, каким всегда и был. Кому ты это говоришь, кому? Тут голоса зазвучат совсем уже злобно. Даже завсегдатаи пивной пытаются влезть в общую перепалку, но их никто не слушает, а они понятия не имеют, по поводу чего спор. Страсти накаляются.
