Он как раз закончил одну из своих лекций, сидел в своем небольшом кабинете и курил, держа сигарету зажженным концом вниз. Первый раз он закурил, когда ему ночью сообщили о гибели Тессы и Летича, и с тех пор словно и не чувствовал потребности когда-нибудь затушить сигарету. Без какого-то особого интереса он просмотрел обычную гору почты на столе, отделил несколько писем и бандероль Томаса и двинулся домой.
Он сильно удивился, когда, распаковав ее только где-то после полудня, на книге, находившейся в ней, увидел имя Тессы. Тесса Рэндалл, Стены из пепла, было написано на красивой обложке. Между обложкой и первым белым листом лежало письмо Томаса.
Дорогой Милан. Это Тессина книга, которую я составил из ее оставшихся записей и заметок. Я никак не мог допустить, чтобы все это пропало. Она страстно желала написать книгу о господине Волни, но, вот, судьба была против. Не знаю, слышал ли ты, что коллекция была продана Кёльнскому музею. Это сборная солянка, всего понемногу. Вышло из печати два дня назад. Ты первый, кому я ее отправляю за рубеж. Уверен, Тесса хотела бы, чтобы эта книга вышла и на сербском. Я не знаю никого другого, кто бы перевел ее лучше, чем ты. Впрочем, здесь ты отчасти и литературный герой. Надеюсь, книга тебе понравится. Я собирал все, что возможно, но она производит впечатление законченной мысли. Напиши, как прочитаешь.
Ты все еще чувствуешь себя в этом своем Ватерлоо, как Наполеон, или и полководец Веллингтон немного прорезался. Не вздумай искажать историческую правду. Сделай все, чтобы он и на этот раз победил. Потом поймешь, почему это лучше. Надеюсь, что этим летом ты доберешься до Лондона. Мне будет очень приятно снова с тобой увидеться. Всего наилучшего, Томас.
P.S. Я работаю уже над третьей скрипкой и совершенно от этого счастлив. Те две, что я до этого сделал, в руках прекрасных музыкантов. Похоже, что я все-таки получу полный патент Паржика. Один музыковед из Нови-Сада напал на его след и работает над его опубликованием. Я буду ему премного благодарен. Спасибо и тебе. Считай, что ты все это заслужил. Т.
Чего только не было в Тессиной книге, даже заметка о разговоре со скорняком на рынке, с доктором Апатовичем, семьей Волни, с врачом в Венгрии. Было там множество шуток Летича, зарисовок, портретов людей, с которыми она встречалась. Некоторые были лишь обозначены, некоторые незавершенные, но все были интересные, а для Дошена в тот момент почти потрясающие.
Когда он прочитал третью главу, называвшуюся «Дом ароматов», из его глаз полились слезы. Это было описание их первого визита к дому Волни, ночью, после ужина в кафе «Чокот», когда они и сами еще недостаточно знали друг друга, а о доме и его обитателях им были известны только самые поверхностные факты. «Убежище — первое слово, которое приходит в голову, когда останавливаешься напротив этого смиренного, пожилого, но хорошо сохранившегося дома. Тотчас захочется поспешить внутрь, как мы спешим в укрытие от внезапного ливня …» Ему было тяжело читать дальше, но он и остановиться не мог, так люди любят призывать лицо дорогого умершего человека, хоть это причиняет им боль. Кадык его ходил вверх-вниз, он не мог с ним совладать.
Он читал вслух своей жене отрывки, а затем пересказал ей, как на самом деле все это выглядело той ночью.
Томас остановил машину перед домом, который я ему показал, но поскольку его скрывала довольно густая темнота, потому что уличный фонарь заслоняла крона какого-то дерева, он вынужден был немного сдать назад и найти положение, из которого его можно было осветить фарами, но так, чтобы они не били прямо в окна. Тесса вышла первой, за ней и мы. Томас тут же перешел на другую сторону и рассматривал дом немного издали, а Тесса попыталась пройти перед ним, заглядывая в окна. Внезапно нас со злобным писком буквально окутали тучи комаров. Привлеченные светом, они накинулись на нас, Тесса била себя по рукам, лицу, шее, плечам, ногам, но ей не удавалось отбиться. Я первый запрыгнул в машину, а сразу же вслед за мной и она, удирая от остервенелых насекомых. Ух, это не комары, а истребители, сказала она, расчесывая левую руку. Кусают, как гиены. Всю меня сожрали. Подоспел и Томас. Поскольку он стоял в темноте, его немного пощадили, но на подходе к машине все-таки покусали. Пока он разворачивался, Тесса смотрела на фасад. Очень красивый дом, сказала она, жалко, что я не успела его лучше рассмотреть снаружи. Он производит впечатление такой стабильности, но не надменно и отталкивающе, а по-дружески, как какое-то теплое убежище. Машина уже скользила к выезду из города.
А посмотри, Тери, что она после сделала из этих нескольких минут, — зачитывал он жене отдельные абзацы из текста.
Это описание дома Волни он воспринял еще и как небольшое литературное открытие. Лучше, чем многие теоретические исследования, которых он на пути к научным званиям прочитал целую небольшую библиотеку, этот очерк для него непосредственно раскрыл соотношение между жизненным проявлением какого-либо факта и его литературной формой. Ему уже давно было понятно, что из литературного произведения вычитывают, не как все было на самом деле, а как представлено, но все же он часто ловил себя на том, что с большим удовольствием читает те произведения, в которых распознает больше данных. Теперь же, в этом небольшом описании, он точно увидел, где и как стирается граница между действительным и кажущимся. Перед ним был живой пример. В собственном опыте и воспоминаниях реальное событие, а в книге — литературное изображение. Насколько для него этот второстепенный случай и тогда, когда он произошел, и сейчас, когда он его вспомнил, выглядел незначительно, настолько он не мог сопротивляться литературной версии Тессы.
Ты понимаешь, чему я удивляюсь, Тери, настаивал он, следуя за своей женой по кухне. Она пыталась участвовать в разговоре, но ей это плохо удавалось. Она была занята приготовлением какого-то польского блюда из капусты, так как они ждали к ужину пана Тадеуша Ружевича, известного драматурга и поэта, ее земляка, бывшего гостем их Центра славистики во время зимнего семестра.
Вот, послушай, это должно тебе понравиться, завладел ее вниманием Милан: «Мама, — позовешь, и голос твой постепенно стихает в некой потаенной боязни, что этот легкий аромат исчезнет. В болезненном желании провести здесь, на этом самом месте всю свою жизнь, тихо снова ее позовешь: мама, мама…» Что скажешь, что тебе это напоминает, спросил он жену. Тереза Висловски-Дошен взглянула на него в панике и смущении. Она и текст-то, как следует, не расслышала, и опять же, боялась ему в этом признаться. Открыла было рот, чтобы как-нибудь оправдаться, но ее прервал звонок в дверь. Пришел пан Тадеуш.
