Под утро стало только хуже. Кости и суставы ломило так, словно меня на дыбе растянули. С чего-то вдруг начало знобить, хотя и дома было тепло, и сама я куталась в одеяло. Однако у меня аж зубы постукивали.

Хотела налить себе горячего чая, но еле до кухни доползла. Смерила температуру – и глазам не поверила. Тридцать восемь с половиной. Но с чего? У меня ни насморка, ни больного горла, ни кашля. Я вообще крайне редко болею. И не умею болеть. А такого жара вообще у себя не припомню. У меня даже лекарств в доме никаких, кроме зеленки.

Через час температура поднялась еще на полградуса, и я вызвала скорую. Правда, пока их дождалась, думала, скончаюсь. Мне было настолько плохо, что, я даже не смогла противиться, когда врач скорой предложил ехать в больницу. Хотя больницы с детства ненавижу. Да что там, я даже не помнила, как собрала вещи, как мы ехали, как меня оформляли. Всё было как в дурмане. И потом, уже в палате, мне сразу вкатили какой-то укол, и я, наконец, отрубилась.

Лишь спустя сутки я более или менее пришла в себя и начала осознанно мыслить. Поняла вот, что забыла взять с собой много нужных вещей, ту же зарядку для телефона. Но, к счастью, у соседки по палате оказался сотовый с таким же разъемом, и она одолжила свою зарядку.

Как только я включила телефон, посыпались уведомления о пропущенных. Оказывается, вчера куче народу вдруг приспичило мне позвонить. И отцу, и Олесе, и Филимоновой, и Руслану, и каким-то незнакомым номерам, и… Диме.

В первый момент я на инстинктах, бездумно, дернулась ему перезвонить, но тут же вспомнила всё. И руки задрожали, опустились. Не могу, не хочу его слышать даже. Не сейчас, когда ещё так больно.

Я убрала телефон, выключив звук. Сама отвернулась к стене, чтобы никто не видел, как я плачу. И незаметно уснула. На другой день я всё-таки позвонила Руслану. Было, конечно, неудобно. Да вообще стыдно – получается, на той неделе «болела», потом всего два дня поработала и вот опять… Ну просто работник года. Я бы, наверное, сама себя уволила. Но Руслан вовсе не разозлился. Наоборот, обеспокоился, что со мной, как я там и выпишут ли меня до Нового года.

После него я отзвонилась всем, ну кроме неизвестных и Рощина. Его телефон я вообще скрыла и добавила в чс, чтобы не травил мне душу.

Отец сообщил, что на праздники не сможет приехать, но на днях получит большую зарплату и отправит мне. Заверил меня, что там ему всё нравится. На мой вопрос, когда у него уже закончится эта его вахта, он как-то вдруг замялся. Стал юлить. Но потом признался, что встретил там хорошую женщину, они живут вместе и домой пока не собирается. Пообещал, что когда-нибудь нас познакомит и тут же спросил:

– А как твой Димка?

– Нормально, – через силу ответила я и поспешила свернуть разговор. Незачем ему знать, что Димка уже не мой.

Потом почти час я слушала последние сплетни с работы, которыми взахлеб делилась Олеся. Сказала, что Руслан меня потерял.

– Уже нашел, – успокоила её я.

И в самом конце перезвонила Верке. Она сначала дулась, даже заявила, что я специально её игнорировала, но узнав, что лежу в больнице, сразу отставила упреки. Забомбила меня вопросами похлеще Руслана: как, что, почему. Я рассказала ей в двух словах, ну и про встречу с Рощиным тоже упомянула. В общем, мы друг другу, как обычно, посочувствовали, но в итоге расстались на плохой ноте.

Филя стала рассказывать мне даже не про самого Шаламова, к нему я хотя бы уже привыкла, а про его преподшу. Про Самарину.

– Я всё про нее выяснила. Она там у вас приглашенный препод. Ведет у старших курсов частное право. А сама она – адвокат. Свое бюро даже есть. Но самое интересное не это! Она замужем! Представляешь? И знаешь, за кем?

Мне не хотелось слушать ни про эту злосчастную преподшу, ни про ее мужа, но Верку было не остановить.

– За вашим Гаевским! Ну тем самым, который у вас что-то вел. Ты ещё рассказывала, что он противный такой.

– Мда… – тут я и правда удивилась.

– А отец вашего Гаевского – проректор.

– Да, я в курсе.

– Интересно, а ее муж и свекор в курсе… ну, что эта Самарина со студентом мутит?

– Может, и в курсе. Может, поэтому он такой сволочной был.

– Хм… а может, и нет. Иначе ее разве не уволили бы?

– Вер, а зачем вообще ты всё это выясняешь? Наплюй уже на них. А то ты как одержимая какая-то. Или мазохистка. Найди себе лучше кого-нибудь другого, – по напряженному молчанию я поняла, что задела ее и решила перевести в шутку. – Вон с Шлапаковым замути. Помнишь, как он запал на тебя с первого взгляда.

– То есть я – одержимая? – процедила обиженно Верка. – Я – мазохистка? А ты тогда кто? Если ты такая умная, что же сама не устроишь свою жизнь и не найдешь себе другого? Что ты вцепилась в Рощина? Бегаешь за ним, унижаешься? Он тебя, по сути, послал, другую себе нашел, а ты умоляешь, чтоб вернулся, но одержимая я. Супер! Белое пальто не жмет?

Я сбросила вызов. Положила телефон на тумбочку, сама залезла под одеяло. Опять начало знобить. Или, может, это меня трясло от нервов и от боли, потому что Веркины слова ранили. И сильно. Даже не потому, что я от нее не ожидала этого, а потому что она права. А правда всегда бьет больнее. Он действительно меня послал, а я действительно за ним бегала, унижалась, умоляла вернуться…

Да, Филимонова права. И она помогла мне взглянуть на себя со стороны, только теперь мне не хочется больше с ней разговаривать. На другой день она снова звонила. Не знаю уж, зачем. Может, не всё высказала, может, наоборот, пожалела о своих словах. Мне всё равно. Я отвечать не стала.

Олесе, которая звонила с утра, я тоже не ответила. Мне вообще захотелось отгородиться от всего мира, от всех, кого знаю, больше никого не слышать и не видеть. Пропасть со всех радаров… исчезнуть…

Но Олеся просто взяла своей настойчивостью. На пятый раз я не выдержала и взяла трубку.

– Наконец-то! С самого утра звоню! Тебя там чем-то обкололи, и ты спишь беспробудно, что ли? – затараторила она на одном дыхании. – Короче! Твой приходил!

– Кто? Куда? – не поняла её я.

– Ну твой! Дима этот. Сюда, к нам, в клинику. Пришел такой, тебя спросил… Типа телефон не отвечает, дома никто не открывает. Я ему: «Так она же в больнице лежит!». Он так испугался! Аж побледнел весь. Спрашивает: «Что с ней? Её машина сбила?». Не знаю, почему он так решил. Но я его маленько успокоила. Сказала, что ты просто приболела. Он выспросил, где. Наверное, придет. Хотя… ты же говорила, что в ваше отделение не пускают, да? Но, слушай, он у тебя такой красавчик! Мы с Наташкой прямо обалдели. Понятно, теперь, почему ты на Руслана не клюнула. А давно он у тебя видеть стал?

Наконец сделала паузу она. Видеть? Я ещё в себя не успела прийти оттого, что Дима приходил в клинику, а тут такое…

– Что? – переспросила я ошарашенно. – Ты о чем?

– Ну ты же говорила, что он ослеп.

– Ну да.

– Ну вот. А сейчас он всё видит.

– Ты уверена? Ты ничего не путаешь?

– Я его спросила, кто он. Не буду ж я неизвестно кому сдавать пароли и явки. А то, что он видит, это совершенно точно! Он себе записал, какое у тебя отделение и номер палаты. Ну и вообще, это ж понятно, слепой человек или зрячий… Так ты что, сама не знала этого, что ли?

Я покачала головой в оцепенении, потом сообразила и ответила:

– Нет. Четыре дня назад он не видел…

– Ну вот, поздравляю, значит!

Как же мне хотелось позвонить ему, убедиться самой, да просто сказать, что очень рада за него, но… я не могла себя заставить.

– Ларионова! – в палату заглянула медсестра и кивнула мне, мол, выйди. Из всего местного персонала она была самая противная и грубая.

Не понимая, что она от меня хочет, я поднялась с постели. Посмотрела, сколько времени – почти семь часов вечера. Все процедуры давно закончились, врачи ушли, в отделении стало тихо. Что ей надо?

Я запахнула халат, сунула ноги в тапочки и вышла в коридор.